Николай Леонов - Холодная война против России

Огородник был выявлен советской разведкой и контрразведкой без какого-либо моего участия, и я даже не знал о его аресте, когда однажды мне позвонили из семьи высокопоставленного партийного вельможи с просьбой срочно приехать для консультаций. Я приехал и узнал, что Огородник исчез неведомо куда, его разыскивает мама, в расстройстве «невеста» — дочка и т. д. и т. п. Я почувствовал запах чего-то очень неприятного, попросил не предпринимать никаких действий до моего совета.

Приехав на объект ПГУ, я срочно попросил О. Калугина зайти ко мне в кабинет (мы были равными по служебному положению и званию, но я старше на несколько лет). Действуя строго по солдатской этике, я сообщил все известные мне сведения об Огороднике О. Калугину, ибо дело было непосредственно в его компетенции. Он доверительно сказал, что Огородник — американский шпион и уже ведется следствие, что принесенные мной сведения исключительно важны, ибо речь шла о метастазах шпионской сети в высших эшелонах власти. Я тогда еще не знал, что в момент ареста Огородник воспользовался ядом, переданным ему американцами, и покончил жизнь самоубийством, унеся с собой многие секреты. Я позвонил по телефону пострадавшей семье, посоветовал то, что мне рекомендовал Калугин, и думать забыл про это происшествие.

Каково же было мое удивление, когда через пару дней раздался звонок прямого телефона от начальника разведки (эти телефоны звали в других местах «матюгальниками»), потребовавшего немедленно зайти к нему. В кабинете он сказал: только что звонил Андропов и выразил возмущение тем, что работники разведки, как выясняется, состоят в близком знакомстве с иностранными шпионами, и прямо назвал меня как такого растяпу. У меня аж перехватило в горле от возмущения. «Неужели Калугин вам не доложил о моем разговоре с ним, я ведь сам обо всем давно рассказал ему как должностному лицу, занимающемуся всеми случаями иностранного шпионажа?» — «Нет, — ответил шеф, — он ничего не сказал мне, а пошел сразу к Г. Ф. Григоренко в контрразведку, и они постарались бросить тень на Первое главное управление. Иди и объясняйся с Андроповым!» Я позвонил председателю КГБ, написал по его просьбе подробную докладную обо всем происшедшем, а потом имел неприятное объяснение с Калугиным, сказал, что считаю его поведение непорядочным. Шел 1977 год. Как было далеко до того времени, когда личные неприязненные отношения начнут прикрываться фиговыми листками политических расхождений!

Было ясно, что, пока Крючков остается начальником разведки, Калугину придется искать другое место работы. О политических взглядах Калугина в то время было известно, что они куда ортодоксальнее, чем у большинства генералов разведки. В ПГУ широко комментировался конфликт, разгоревшийся в управлении «К» между Калугиным и секретарем парткома этого же управления полковником Николаем Ивановичем Штыковым. Штыков позволил себе в присутствии Калугина неучтиво, иронически отозваться об известной «трилогии» Л. И. Брежнева, которую навязывали тогда в качестве материала для изучения в партийных организациях. Калугин не постеснялся публично отчитать своего секретаря парткома за политическую близорукость и недопонимание важности проблемы. Штыков рассказывал об этом не раз, даже в своих публичных выступлениях…

Когда в 1980 году Калугин был вынужден занять пост первого заместителя начальника управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области, он решил написать кандидатскую диссертацию по своей специальности — внешняя контрразведка. Я не могу отказать Калугину в способностях, и его работа была вполне достойна кандидатской степени. Я ее читал сам, поскольку был в те времена еще и председателем научно- методического совета разведки, где работа рецензировалась. Я не помню сейчас точного ее названия, но она была посвящена подрывной деятельности американских спецслужб против советских граждан и учреждений за границей. В ней содержались и более широкие политические обобщения, вполне в духе тогдашних представлений о наших отношениях с США. Тут уже проявилась нетерпимость с другой стороны. Все инстанции в ПГУ воспротивились самой перспективе постановки диссертации Калугина на защиту в научно-исследовательских институтах разведки. Особенно противилось его бывшее управление «К», которое должно было стать ведущим подразделением в оценке качества диссертационного исследования.

Поскольку существо конфликта мне было уже понятно, я позвонил Калугину в Ленинград и порекомендовал поставить работу на защиту в любом гражданском исследовательском центре, вычеркнув то, что делало необходимым гриф «Секретно». Но шлея обеим сторонам уже попала под хвост, и Калугин сказал, что будет бороться за то, чтобы защититься именно в разведывательном институте. «Ну что ж, давайте…» — оставалось вздохнуть мне.

Критерием профессионального мастерства того или иного работника разведки является только конечная практическая польза. Я бы на месте всех, кто так или иначе жонглировал в политических целях «делом Калугина», поостерегся от превосходных степеней прилагательных. Они неуместны. В информационно-аналитическом управлении приходилось не раз говорить начальникам оперативных подразделений о том, что завербованный ими агент является «подставой», или «липой». Мне доводилось огорчать таким образом и Калугина, когда после победных и наградных литавр по поводу «приобретения ценного источника» оказывалось, что мы купили, как говорят, «ободранную кошку за зайца». Для проверки агентуры у нас имелся широкий и надежный инструментарий, практически безупречный, если речь шла о политической информации.

Из первых рук, от участников операций, мне были известны случаи, когда Калугин ошибался, решая вопрос о добросовестности американцев, заявлявших о готовности сотрудничать с социалистическими разведками. Есть много и других, куда более темных оперативных дел, о которых здесь не место говорить.

Все сказанное мной — лишь свидетельство очевидца перипетий вокруг Калугина, получивших искаженную трактовку в средствах массовой информации и ряде «исследований». Последовавшие репрессалии в отношении Калугина в виде лишения его наград и звания были очень неудачными и непродуманными шагами, я уж не говорю об их несправедливости, но они логически завершают конфликт, зародившийся в середине 70-х годов. Я ранее писал, что Крючков подолгу помнил о причиненном ему зле, и иногда такая память толкала его на ошибочные и неправедные шаги.

Объективно позиция Калугина нанесла интересам разведки, конечно, немалый ущерб. Никто не в силах точно подсчитать, сколько иностранных граждан отшатнулось от контактов с советскими, а потом российскими дипломатами, журналистами, экономистами, опасаясь, что они могут оказаться разведчиками (и что их связь станет предметом широкого обсуждения в прессе). В любой войне личных абмиций нельзя забывать об интересах национальной безопасности.