Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том

Этот же Апостол обращает наше внимание на величие любви Божьей: "Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими" (1Иоан.3:1). А какой смысл в этих словах? Тот — что Христос отдал для нас не только богатства Свои, богатства неба, но и Самого Себя. Без Него Самого не было бы той полноты любви и ничто не могло бы покорить сердце погибшего грешника.

Вы слышали, что сказала эта погибшая юная душа? Она слышала о Божественности Христа, она пользовалась Его великими милостями, но сердце ее было мертво, пока Христос не предстал перед ней как Сын Человеческий т. е. Бог снизошел до ее уровня. Не этот ли принцип великой любви Он оставляет и нам?

"Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Иоан.15:13).

Вот эту жертву потребовал от нас Господь, и только наша жертвенная жизнь может породить другую жизнь, спасая грешника от гибели.

Все это с упованием слушал Женя Комаров, находясь среди дорогих братьев, и любовь новой, и новой волной вливалась в его юное сердце. Никто не знал, что через самое короткое время, некоторым из них, суждено будет здесь положить свою жизнь, а юной душе Жени — формироваться для благовестия на предстоящие годы.

Десять дней Гавриил Иванович Мазаев пробыл вместе с братьями, но эти дни были до того насыщены благословением для них, что годы, проведенные в богословских школах, не могли бы их обогатить так, как на пересылке. Никто из них, в том числе и Мазаев, не жаловались на тесноту, на недуги, до конца они были бодры и жизнерадостны.

Гавриил Иванович много делился с братьями о пережитом и с восторгом заявил: "Если еще Бог даст выйти на свободу, то издам календарь для пробуждения мусульман".

Рассказывал, как в беседе с ним, следователь обрушивался на него с угрозами, но убедившись, что он человек с великой прожитой жизнью, и тем более, отданной в жертву Богу, и он запугать его ничем не сможет, решил упрекнуть его:

— Гавриил Иванович! Неужели вы, прожив восемь десятков лет, не убедились в вашем самообмане, ведь все ваши доводы и само исповедание вашей веры не что иное, как глупость и только глупость?!

Старец, посмотрев на следователя, протянул свою руку, едва не касаясь его лба и внушительно ответил:

— Вот, где глупость, а тюремные рубища — ее следствие, уважаемый начальник.

Ответ был исчерпывающим и прекратил всякие разговоры. Очевидцы свидетельствовали, что в жесте руки Мазаева была большая сила.

По прошествии десяти дней, Гавриила Ивановича вызвали на этап. Расставаясь с братьями, он близко прижал к груди Женю Комарова и сказал очень коротко:

— Теперь уж… у ног Христа…

Поздней осенью 1937 года Женя получил, облитое слезами, письмо от друзей, из которого узнал, что Мазаева Гавриила Ивановича из Ташкента перевезли в Кустанайский тюремный изолятор, где он, сразу по прибытии, на 80-м году жизни, отошел в вечность — верным слугой Божьим, с не умолкающими устами.

* * *

Вскоре после того, как проводили Мазаева Г.И., сформировался большой этап в далекие края, и братьям пришлось распрощаться, предавая друг друга благодати Божьей. Смертельная тоска сжимала юную грудь Жени Комарова, оставшегося одиноким среди удушливого многолюдья. Упорный слух о том, что их везут на Колыму, овладел всеми в этапном вагоне, и арестанты почувствовали себя, заживо погребенными. Будущность рисовалась мрачной, безнадежной. На долгих остановках — сибирская метель, завывая внезапными порывами, потрясала вагон и, врываясь в узкое, оконное отверстие снежными хлопьями, леденила душу.

Заключенные кутались от холода во все, что имели. В основном, эти жители юга не имели представления о сибирских холодах и были в легкой одежонке. Все трудились вокруг маленькой печурки, которая наделяла несчастных больше копотью, нежели теплом. Единственной надеждой была этапная баланда, которая раздавалась раз в сутки, условно по возможности, и то, почти всегда доходила до арестантов не горячей, а едва теплой. Поэтому к концу месячного этапа люди, изнуренные холодом и голодом, почерневшие от копоти и вагонной грязи, представляли собой какие-то существа из преисподней.

Когда прибыли в порт Находка, при разгрузке из вагонов — люди уже почти не реагировали на окрики конвоя, подталкивания и новую обстановку. С большими усилиями приходилось обслуге пересыльных бараков — раздеть, обмыть и разместить опустившихся людей по просторным, теплым баракам. Горячая пища и вольный кипяток, хотя и медленно, но оживили этапников. Ожидать пришлось недолго, через 2–3 дня уже стало всем известно, что этап идет на Колыму, и что погрузка на океанское судно "Кулу" уже началась.

Хотя Женя и родился в Сибири, однако, когда, не по своей воле, пришлось покидать теплый, гостеприимный Ташкент, в многолюдий дальнего этапа и пережить все его ужасы, его душой стало овладевать уныние.

Внимательно он всматривался, на тысячной пересылке во всех окружающих, в надежде встретить "своего", но среди моря людей родного не находилось. Не встретил он никого и на судне. Скорбь на душе Жени была так велика, что ни величественная панорама Японского моря, ни ледяные безбрежные просторы Охотского моря, ни мерное движение судна, прокладывающего себе путь к неведомым берегам, не отвлекали его от тяжелых дум. Все чаще теребили его душу мысли о малютке-дочурке и любимой, еще совсем юной, жене.

Он напрягал все внутренние силы, чтобы не раздражать себя мыслями о семье. Тогда, на смену этому, приходили на память оставшиеся юные друзья, что не меньше волновало его.

Наконец, он вспоминал блаженные краткие дни, проведенные с братьями Феофановым, Ковтуном, дорогого незабвенного старца Мазаева, проповедывающего среди преступников о любви Божьей, брата Баратова с поднятым пальцем к небу, и какой-то живительный поток мира Божьего разливался по всей его груди.

Однажды, проходя по палубе, Женя на мгновение задержался на корме корабля. Раздвигая ледяные поля и подминая их под себя, судно узкой полосой протискивалось к намеченной гавани. За кормой бурлила темная полоса морской воды, перемешанная с дробленым льдом, и тут же, невдалеке, затягивалось все опять белоснежной шубой, беспорядочно торчащих торосов. Едва заметный след от прошедшего судна скрывался невдалеке, за морозной завесой снежной мги.

Таким представлялся предстоящий жизненный путь Жене Комарову.

По мере продвижения на север, толщина льда увеличивалась, и продвижение судна заметно уменьшалось. В один из пасмурных декабрьских дней, показались угрюмые берега бухты, а через несколько часов судно причалило к обледенелым пирсам северного порта Нагаево. Женя безучастно смотрел на все происходящее: как разгружалось судно, как выкрикивали фамилии заключенных, как они выстраивались в колонны и угонялись в город под конвоем. При лунном сиянии, колонна за колонной, арестанты двигались проторенной дорогой: от порта в город Магадан — на пересылку. Он оказался в числе последних, и то ли от бессонной ночи, то ли от пережитых этапных мытарств, но еле брел где-то позади, то и дело подгоняемый окриками конвойных. На пересылке все кишело от вновь прибывших тысяч арестантов. Едва нарядчик завел их в барак, Комаров упал на первые попавшие свободные нары, уложив свои вещи под голову. На пересылке в Магадан, Женя не успел даже осмотреться и что-либо понять, как его фамилию вновь выкрикнули для приготовления дальнейшего этапирования в тайгу. Из рассказов местной заключенной обслуги ему стало известно, что тысячи тысяч прошли через этот город в течение 1937 года. Людей развозят в разные места, в основном, на золотые прииски, причем, самые отдаленные находятся на расстоянии до 1000 километров, и людей туда гонят пешком, по безлюдной тайге, месяцами. Бывали случаи, когда такие этапы погибали вместе с конвойными, от лютых морозов и скудного питания. Те, кто назначался в поселки — поблизости к Магадану, считались счастливчиками, хотя и там смерть настигала их неумолимо.