Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг

Я позвонила ответственному за его кампанию, и у нас состоялась бурная перепалка. Он мне заявил, что отныне мне следует обращаться к нему, когда я пожелаю провести вечер с Франсуа. Немыслимо! Я поддержала намерение Франсуа идти на выборы и смирилась с тем, что наша частная жизнь изменится. Но не могло быть и речи о том, чтобы просить у постороннего человека разрешения на свидание. Каждый остался при своем мнении, потому что оба знали: если сейчас сдадим позиции, потом уже их не отвоевать.

Франсуа нашел золотую середину – в этом он мастер. Мы наскоро поужинали вместе, как двое влюбленных, и он тут же отправился в путь. Все было сказано: мы все отныне должны жить в неопределенности, в зависимости от того, что решит – или не решит – Франсуа.

В тот момент я почувствовала, будто меня чего-то лишили. Чем дальше продвигалась подготовка к первичным выборам, тем более определенным становилось ощущение, что я снимаюсь в фильме, причем это немое кино. Я ничего или почти ничего не знала о происходящем. Нигде не появлялась вместе с Франсуа, чтобы не афишировать наши отношения.

Мне довелось присутствовать только на первом митинге в Клиши. Я устроилась в глубине зала, как посторонний человек. До такой степени посторонний, что полтора часа потом дожидалась Франсуа, сидя в своей машине, – меня выставили вместе с публикой, поскольку театр закрывался. Я нашла Франсуа в репетиционном зале, в его любимой компании – в окружении журналистов. Об этом он меня не предупредил. Выборы поглотили его без остатка, и мне оставалось только ретироваться за кулисы, поближе к черному ходу.

Ох это его окружение! С одной стороны, многие из его соратников говорили мне, что благодаря мне он изменился. С другой стороны, его личная гвардия изо всех сил старалась отодвинуть меня в сторону. И речи не могло быть о том, чтобы мне достался “их Франсуа”. Между нами возникло соперничество. Классика жанра. Чего же они хотели? На что надеялись? Разве можно ставить меня с ними на одну доску? Конечно нет. Ребячество да и только.

Многие сомневались в перспективности кандидатуры Франсуа. На первых встречах, организованных политическим клубом олландовцев Répondre а gauche, “Наш ответ слева”, в зале было полным-полно свободных мест. Я, как всегда, сидела в последнем ряду. Он делал вид, будто мы не знакомы. Я считала это проявлением сдержанности. Он решил познакомить молодежь с положениями своей предвыборной программы, однако публика приходила неохотно. Даже пресса и та не баловала нас своим присутствием.

Судя по опросам, его рейтинг не рос. Франсуа держался стоически даже со мной, ничем не выдавая своего уныния. Чувствовалось, что он не желает отступать. А журналисты ждали выхода на арену Доминика Стросс-Кана: вот тогда, по их мнению, и должна была начаться настоящая предвыборная гонка. Парижские знакомые старались выведать у меня, намерен ли Франсуа идти до конца. Напрасно я убеждала их, что так и будет, никто мне не верил. Но сама я в этом не сомневалась, знала, что он преисполнен решимости, как никогда.

Он был уверен, что победит Стросс-Кана. Он чувствовал, что левые нуждаются в переменах, что они не одобряют Саркози, который ни в чем не знает меры, одержим деньгами и нарушает границы дозволенного. Франсуа полагал, что Саркози и Стросс-Кан – одного поля ягоды.

Франсуа тайно встретился со Стросс-Каном у него дома, напротив ресторана “Клозри-де-Лила”. Я подвезла Франсуа на своей машине и осталась ждать его в баре. “Американец” хотел прощупать “коррезца”.

Франсуа сказал мне, что подтвердил твердость своих намерений. Стросс-Кан потом утверждал прямо противоположное. Кто из них солгал? Эту партию в покер они разыграли наедине.

Пятнадцатого мая 2011 года, как всегда в погожие выходные, мы отправились в мой дом в Лиль-Адане. Ему нравилось копаться в саду, в воскресенье ходить на рынок, а потом вместе со мной воздавать должное мясу, выбранному моим мясником Жан-Жаком: я его преданная покупательница уже много лет. Впрочем, он тоже неизменно мне благоволит.

В ту субботу мы улеглись незадолго до полуночи. Мобильный телефон всегда был у меня под рукой, как и у любой матери, которая беспокоится, когда ее дети отправляются куда-то развлекаться.

Прошел час, и я уже наконец начала дремать, как вдруг мой телефон завибрировал. Один из моих друзей, находившийся на фестивале в Каннах, куда и я должна была ехать на следующий день, чтобы сделать передачу, сообщил, что арестован Стросс-Кан. Потом пришла эсэмеска, затем еще одна. Я разбудила Франсуа и объяснила, что произошло.

– Спи, это все чепуха, – заявил он и повернулся ко мне спиной.

Он никогда не слушал грязных сплетен о сексуальных похождениях своего соперника. Кстати, это одно из его прекрасных качеств: он не интересуется слухами, особенно если их распространяют специально, чтобы кого-то очернить. Он снова погрузился в сон. А я не могла сомкнуть глаз. Залезла в интернет, нашла более или менее заслуживающие доверия ресурсы – сайты крупных американских газет.

И забыла о времени. Два часа ночи, потом три…

Я опять его разбудила.

– Послушай, случилось что-то серьезное, американская пресса пишет: Стросс-Кан арестован за изнасилование.

Он подскочил, потом прислонился к спинке кровати и схватил свой айфон. Ни единой насмешки над соперником. Франсуа уже обдумывал, что следует предпринять.

– Невеселая новость, это может подстегнуть Мартин Обри, она ведь тоже была его соперницей в лагере социалистов.

Наши телефоны раскалились: звонили люди из ближайшего окружения Франсуа и журналисты, ждавшие от него заявления. Мы почти всю ночь не сомкнули глаз. Каждый знал, какое безумие сейчас начнется в СМИ, как оно будет разрастаться, словно снежный ком, и тысячи журналистов, настоящих и фальшивых интервьюеров при поддержке сотен самоуверенных комментаторов станут расцвечивать подробностями эту историю. Неведомо откуда появились эксперты, часами показывали прямые репортажи: вереницы машин с затемненными стеклами, повторяющиеся двадцатисекундные сюжеты, – а тем временем взбесившаяся медиамашина штамповала и множила непроверенные слухи. Я и представить себе не могла, что вскоре сама окажусь в центре всего этого безумия.

Франсуа был совершенно выбит из колеи. Он уже составил план своей кампании против Стросс-Кана, теперь же следовало все выстраивать заново. Как он и опасался, раздались голоса, призывающие отменить праймериз и выдвинуть единого кандидата от Социалистической партии – Мартин Обри, первого секретаря.

Первым, кто рьяно бросился отстаивать эту идею, был некий выдвиженец из парижского пригорода. За несколько дней до этого он ужинал у нас вместе с женой. Он тогда заявил, что был бы за Стросс-Кана, но если тот баллотироваться не будет, он поддержит Франсуа, ни в коем случае не Мартин Обри. В тот вечер он раскритиковал Обри, сказал, что “у нее нелады с психикой”. Кандидатуру Франсуа он воспринимал как второстепенную, но его искренность мне понравилась. А он с ошеломляющим проворством переменил свою позицию. Не понимаю, как можно так легко предавать. Я написала ему все, что думаю. Однако это лишь слабый пример поведения человека в серпентарии, именуемом политикой.