Николай Павленко - Царевич Алексей

И вицерой сказал: так де сурово говорить ему не может, однакож де сколько возможно будет показывать, что пристойно рассудить. Сие я учинил для того, чтоб и вицерою положить в голову сумнение, что царское величество и оружием доставать его не оставит».

Как явствует из приведенного отрывка, главная причина в отказе цесаря от намерения защищать царевича состояла в изменении в худшую сторону внешнеполитического положения Австрии. Империя и так с натугой оказывала сопротивление туркам; теперь предстояло открытие второго фронта — война с Испанией. Придерживаться прежних позиций цесарь не мог, ибо в этом случае ему грозило появление третьего фронта — Петр, зная об истощенных ресурсах Австрии, мог перейти от угрозы к действиям и без особых усилий принудить цесаря выдать ему сына.

Толстой задействовал и другие рычаги давления на царевича, быстро нащупав наиболее уязвимое его место. В ход шло все: подкуп, шантаж, ложь, угрозы, несбыточные обещания и др. Продолжим чтение его письма министру:

«Потом мне вицерой говорил: "Я де намерен его постращать, будто де хочу у него отнять девку, которую он при себе держит; и хотя де мне не можно сего без указу учинить, однако ж де увидим, что из того будет". Я ему то сделать советовал для того, чтоб царевич из того увидел, что цесарская протекция ему ненадежна и поступают с ним против его воли. А потом увещал я секретаря вицероева, который во всех пересылках был употреблен и человек гораздо умен, чтоб он будто за секрет царевичу сказал все вышеписанные слова, которые я вицерою советовал царевичу объявить, и дал тому секретарю 160 золотых червонных, обещая ему наградить впредь, что оный секретарь и учинил.

И возвратясь от царевича, привез ко мне его письмо… прося меня, чтоб я к нему приехал один, что я немедленно и учинил. И приехав, сказал ему, будто я получил от царского величества саморучное письмо, в котором будто изволил ко мне писать, что конечно доставать его намерен оружием, ежели вскоре добровольно не поедет, и что войски свои в Польше держит, чтоб их вскоре поставить на зимовые квартиры в Силезию, и прочая, что мог вымыслить к его устрашению, а наипаче то, будто его величество немедленно изволит сам ехать в Италию… И так, государь, сие привело его в страх, что в том моменте мне сказал, еже всеконечно ехать к отцу отважится. И просил меня, чтоб я назавтрее паки к нему приехал купно с капитаном Румянцевом: "Я де уже завтра подлинный учиню ответ".

И с тем я от него поехал прямо к вицерою, которому объявил, что было потребно, прося его, чтоб немедленно послал к нему сказать, чтобы он девку от себя отлучил; что он, вицерой, и учинил: понеже выразумел я из слов его, что больше всего боится ехать к отцу, чтоб не отлучил от него той девки. И того ради просил я вицероя учинить предреченный поступок, дабы с трех сторон вдруг пришли ему противные ведомости, то есть что помянутый секретарь отнял у него надежду на протекцию цесарскую, а я ему объявил отцев к нему вскоре приезд и прочая, а вицерой разлучение с девкою, и противно воли его учинить хочет, чтоб тем его привести к резону, ибо иного ему делать нечего, кроме того, что ехать к отцу с повиновением. И когда присланный от вицероя объявил ему разлучение с девкою, тотчас ему сказал, чтобы ему дали сроку до утра: "А завтра де я присланным от отца моего объявлю, что я с ними к отцу моему поеду, предложа им токмо две кондиции, которые де я уже сего дня министру Толстому объявил". А кондиции те: первая, чтобы ему отец позволил жить в его деревнях, а другая, чтоб у него помянутой девки не отнимать. И хотя сии государственные кондиции паче меры тягостны, однакож я и без указу осмелился на них позволить словесно».

Коварные действия Толстого достигли цели — он нанес царевичу два удара в самые уязвимые места. Проницательный сановник, общаясь с царевичем и его «девкой», обнаружил его безумную влюбленность в Евфросинью, а также огромное влияние этой женщины (находившейся тогда на четвертом месяце беременности) на царевича. «Невозможно описать, как ее любит и какое об ней попечение имеет», — писал Толстой в том же письме министру. Кроме того, Толстой сумел «разгадать» и саму Евфросинью — расчетливую и циничную женщину, стремящуюся извлечь из привязанности к ней царевича максимальную выгоду.

Мы не знаем, какими чарами Евфросинья покорила сердце Алексея. О ее внешности источники донесли два несхожих известия. Один из современников писал, что она была маленького роста, а лицо ее украшали толстые губы. Французский же консул в Петербурге Виллардо считал Евфросинью «финкой, довольно красивой, умной и весьма честолюбивой». Скорее всего, прав был Виллардо, ибо едва ли откровенно непривлекательная женщина смогла бы завоевать сердце царевича[11]. Евфросинье суждено будет, как мы увидим, сыграть роковую роль в судьбе Алексея Петровича. Известно, что еще до бегства из России он заявлял своим приятелям: «Ведайте себе, что на ней женюсь, видь де и батюшко таковым же образом учинил». Петр Андреевич употребил оба привычных для себя способа: угрозу и ласку. Угроза отнять у царевича любимую женщину не могла не привести в отчаяние обоих: и Евфросинью, и ее будущего супруга. Одновременно Толстой, кажется, сумел привлечь любовницу царевича на свою сторону: надо полагать, он использовал все свое красноречие, чтобы убедить Евфросинью в том, что надежда стать супругой наследника престола эфемерна, ибо царь воспрепятствует этому браку.

Француз Виллардо приписывал Евфросинье решающую роль в согласии царевича вернуться на родину. Вот что он пишет:

«До отъезда в Италию был выработан план, с помощью которого он (Толстой. — Н. П.) надеялся добиться успеха. План заключался в привлечении на свою сторону любовницы царевича, которую тот взял с собою из Петербурга». Толстой решил сыграть на ее честолюбии: «он убедил ее с помощью самых сильных клятв (он не затруднялся давать их, а еще меньше — выполнять), что женит на ней своего младшего сына и даст тысячу крестьянских дворов, если она уговорит царевича вернуться на родину. Соблазненная такими предложениями, сопровождаемыми клятвами, она убедила своего несчастного любовника в уверениях Толстого, что он получит прощение, если вернется в Россию».

Зная нравственный облик Толстого, вполне можно допустить, что он не поскупился на подобные обещания. Однако ни один источник версии о его намерении женить сына на крепостной девке не подтверждает. Но вот что не вызывает сомнений, так это то, что Толстой действительно сумел использовать Евфросинью в качестве своей союзницы. Подтверждением тому является письмо, отправленное Толстым Евфросинье из Твери 22 января 1718 года. Какая надобность была тайному советнику отправлять крепостной девке письмо, когда царевич уже находился в России, а она, ожидая родов, оставалась за ее пределами?! Напрашивается вывод, что услуги Евфросиньи не были полностью исчерпаны, что они еще были нужны во время следствия, и, понимая это, будущий руководитель Тайной розыскных дел канцелярии счел полезным отправить ей письмо как бы от имени ее верноподданного.