Стефан Кларк - Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Чтобы помочь парижанам приспособиться к новой кухне, газета Le Quotidien des Nouvelles («Котидьен де Нувель») публиковала рецепты.

Среди наиболее аппетитных (или наименее несъедобных) были котлеты из собаки с горохом, собачья печень на шпажках, филе кошатины с майонезом, жареная собака с соусом из крысенышей, крысиная салями, а на десерт – сливовый пудинг с соком из лошадиного мозга вместо крема. Одним словом, bon appétit[217].

Между тем, по мере того как запасы муки сходили на нет, хлеб стали строго нормировать, и он все меньше напоминал знакомый продукт. К концу осады это было уже не более чем пюре из соломы.

С другой стороны, если у вас были деньги и взыскательный вкус, ничто не мешало вам довольно хорошо питаться на протяжении всей осады. В конце октября 1870 года зоопарк в Jardin des Plantes[218] начал жертвовать свои экспонаты. Некоторые из них были источниками привычного мяса – олени, утки, лебеди, буйволы. Да и яки, зебры и антилопы на вкус мало чем отличались от конины или говядины, особенно в руках французских поваров, хотя и им не сразу покорились слоновьи хоботы, которые шли на продажу по 40 франков за фунт (в то время как жалованье солдата составляло полтора франка в день, а за крысу давали два франка).

Многие из этих экзотических животных продавались как «диковинное мясо» в Boucherie Anglaise (английская мясная лавка) на бульваре Осман, где когда-то промышлял Берти. И, учитывая его любовь ко всему экзотическому, стоит сказать, что он бы наверняка не отказался тайком проникнуть в Париж, чтобы присутствовать на рождественском ужине 1870 года в Café Voisin («Кафе Вуазен»), куда можно было дойти пешком, нагуляв аппетит, из его любимого отеля. Среди деликатесов в тот вечер были консоме из слона, верблюд, «жаренный в английском стиле», кенгуру в собственном соку, вырезка из волка и паштет из антилопы с трюфелями. Все это запивали изысканными винами вроде Mouton Rothschild («Мутон Ротшильд») урожая 1846 года. И Берти, несомненно, принес бы с собой виски и сигары для достойного завершения вечера.

То, что Берти хотел бы поехать в Париж и оказать моральную поддержку Франции, вовсе не праздные фантазии. Он нанес краткий визит в любимую страну летом 1870 года, когда в воздухе уже витала угроза войны, хотя, вполне возможно, это было продиктовано желанием приобщиться напоследок к наполеоновской роскоши, пока все не рухнуло. И что Берти успел за это короткое время, так это уговорить grande horizontale Кору Перл приехать в Лондон, что она и сделала, и как раз вовремя.

На самом деле на протяжении всей Франко-прусской войны Берти у себя на родине в одиночку сражался со своим прогерманским семейством. В то время как его сестра Вики лоббировала перед королевой интересы свекра, а Виктория вела собственный моральный крестовый поход в надежде, что пуританская Пруссия выбьет из Франции дурь легкомыслия[219], Берти призывал австрийцев (которые воевали с Пруссией в 1866 году за Шлезвиг-Гольштейн) объединить силы с французами. По крайней мере, об этом шла речь в отчете, отправленном Бисмарку графом Бернсторфом, прусским послом в Лондоне. По его словам, Берти громко публично выразил уверенность в том, что Австрия «собирается вступить в союз с французами, и он надеется, что нам [пруссакам] не поздоровится».

Виктория была вынуждена написать Вики, защищая Берти и отрицая эту историю, хотя можно предположить, что она не стеснялась в выражениях в личной беседе со своим недипломатичным сыном.

И это еще не всё. Один из французских друзей-плейбоев Берти, офицер Гастон Жоливе, был захвачен в плен, когда возглавлял кавалерийскую атаку в битве при Седане. Берти пытался ходатайствовать об его освобождении, но прусский посол в Лондоне отказался переслать его письмо.

Берти пошел еще дальше, предложив императрице Евгении убежище в Англии без консультации с матерью или британским правительством. В своем письме, написанном по-французски, всего с одной незначительной грамматической ошибкой[220],

Берти пригласил Евгению поселиться в «нашем загородном доме в Чизвике», имея в виду просторный особняк в неоклассическом стиле, который он арендовал у герцога Девонширского. Это было неслучайное предложение – история дома хранила глубокий французский след, и когда-то под этой крышей проживал еще один французский изгнанник, Вольтер, как и философ Жан-Жак Руссо и первый американский посол во Франции Томас Джефферсон.

Евгения отказалась от гостеприимства Берти, потому что уже договорилась арендовать дом в Чизлхёрсте, в графстве Кент, но такую заботу о свергнутом французском правителе вряд ли можно было назвать мудрым дипломатическим ходом, и парламент обвинил Берти во вмешательстве в международные дела. Ему пришлось каяться перед Викторией, пытаясь убедить ее в том, что он вовсе не настроен «профранцузски», ведь у него так много немецких родственников. «Вряд ли я пошел бы против них», – уверял он. Возможно, но невероятно.

В стремлении подчеркнуть свой нейтралитет Берти заявил, что готов выступить в качестве посредника между воюющими сторонами.

В письме к своей матери он объяснил: «Мне невыносимо сидеть здесь, ничего не делая, в то время как продолжается это кровопролитие. Как бы мне хотелось, чтобы Вы отправили меня с письмами к императору [Наполеону] и королю Пруссии… я бы с радостью проехал любые расстояния». Особенно до Парижа, мог бы он добавить. И ведь Берти мог бы отлично справиться с этой миссией – в конце концов, у него были друзья в одном лагере, родственники – в другом, – но его предложение было категорически отвергнуто Викторией, полагавшей, что «в силу своих личных качеств он не годится для решения столь сложной задачи»; еще более жестко высказался премьер-министр Гладстон, который счел эту идею «королевским пустословием».

Если бы Берти захотел поехать в Париж, чтобы отведать мяса питомцев зоопарка, это была бы трапеза с риском для жизни. Пруссаки расстреливали каждого (в том числе и четвероногих), кто пытался прорваться сквозь линию оцепления, даже безоружных парижан, которые порой забредали слишком далеко в поисках пищи. Никто не мог войти в город, а выбраться из него можно было только на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом. Почти каждый день в небо поднимались воздушные шары, перевозя людей и почту, хотя пассажиры никогда не могли быть уверены в том, где приземлятся. Некоторые падали почти сразу и оказывались в плену у пруссаков, один воздушный шар отнесло аж в Норвегию, другой рухнул в море у берегов Плимута, и однажды произошел совсем уж унизительный прецедент, когда жизненно важный груз опустился в Баварии. Этот воздушный шар перевозил водолазов и их снаряжение (если помните, гидрокостюмы были новинкой Exposition 1867 года). По плану водолазы должны были тайно доставить продукты в Париж по руслу реки Сены, но все закончилось тем, что ценный груз занял место в другой экспозиции – военных трофеев Пруссии.