Эльхан Мирзоев - Мои останкинские сны и субъективные мысли

Ястржембский стоял, как вкопанный, и молча меня слушал. Я закончил, а он всё ещё беззвучно смотрел мне в глаза. Не знаю, о чём он думал. Может, представлял, как целится в меня из карабина с оптическим прицелом.

А все могло закончиться взаимными побоями, будь помощник президента немного безумнее. Спасла положение Свиблова. Она вцепилась в локоть Ястржембскому и поволокла его за собой. Видимо подумала, что перед ними псих. Все время оглядывалась, бросая на меня безумные взгляды, и что-то объясняла своему спутнику.

Я остыл и огляделся. Говорил я очень громко, и окружающие на меня смотрели с удивлением, с интересом, с опаской.

Подошёл Коля Якушев.

— Ты чё здесь стоишь? Чё это у тебя руки дрожат? — оператор критично меня оглядел.

— Устал я… Блин, когда этот урод, наконец, приедет?!

Скоро уже семь вечера, а Лужка всё нет.

Звонит «Секретариат» [4].

— Задание отменяется, — это Галя Шишкина.

— Что? Почему?

— Поругался опять? — игриво заговорила она. — Эх, Эльхан, Эльхан.

Откуда-то «Секретариат» почти всегда узнавал про мои приключения. Или же им отводилась роль вестника плохих новостей?

— Какое это имеет отношение?

— Да так. Просто… Тебе же с руководством говорить, — и вздохнула тяжело. — Уезжай.

— А Лужок?

Пауза. Вздох.

— Да не надо. Еще и с ним поссоримся.

Я шёл домой и спорил сам с собой.

«Да имеет политик право на личную жизнь! Имеет! Я же не спорю! На личную — имеет».

В тот же вечер, попозже, Юрий Лужков в программе «Лицом к городу» на ТВЦ сказал: «Нет смысла скрывать, что число жертв взрыва в метро может составить 50 человек». Но он тоже играл в какую-то свою игру и что-то себе выторговал. Потому что на этом всё и закончилось.

Даже сейчас окончательно неизвестно точное количество жертв — материалы уголовного дела засекречены. Полуофициально — то ли 41, то ли 42, то ли 43 погибших и более 250 получивших ранения. По обвинению в этом теракте — и во многочисленных других терактах и преступлениях — осудили в 2007 году членов «карачаевского джамаата». Их руководителем объявили небезызвестного виртуального Ачимеза Гочияева, на которого сваливали все крупные акции террора в стране после прихода Путина к власти в 99-ом до Беслана. Власти утверждают, что этот полулитературный персонаж прячется в Грузии.

Была ещё скандальная история весной того же года, когда московские власти вдруг отказались признавать этот взрыв в метро терактом, чтобы не платить компенсацию родственникам одной из погибших. Вот так.

А нам что? Нас терроризируют — а мы крепчаем. Среди жителей Москвы и других крупных городов страны укоренился психоз — многие до сих пор панически боятся ездить в метро из-за взрывов, особенно в первом вагоне поезда. А 14 марта 2004 года Владимира Путина избрали на второй президентский срок.

Нет, так правильнее — нас взрывают, а мы даже не крепчаем. Это теперь главное социально-политическое кредо россиян.

Начальство у меня по поводу этого инцидента с Ястржембским ничего не спрашивало, но я им повторил бы то же самое. Не сомневаюсь.

Source URL: http://ostankino2013.com/da-narat-mne-na-vash-poezd-lico-vlasti.html

Корпоративная этика без корпоративной солидарности, или Останкинские импотенты

1 июня 2004 года с НТВ выгнали Леонида Парфёнова, ведущего программы «Намедни».

Это был формальный конфликт. Из-за репортажа Елены Самойловой «Выйти замуж за Зелимхана», в котором ключевое место занимало эксклюзивное интервью с вдовой Зелимхана Яндарбиева[8] Маликой. Материал для сюжета был снят ещё в начале мая, но руководство НТВ попросило Парфёнова его не показывать, на что тот согласился. Однако 30 мая показал материал в воскресном эфире «Намедней» на азиатскую часть России[9]. После этого, днём у Парфенова был «тяжёлый разговор» с заместителем генерального директора НТВ по информационному вещанию Александром Герасимовым, который в письменном виде запретил давать материал в эфир на европейскую часть страны. Причина, как потом объяснял Парфенов, «распоряжение представителей российских спецслужб». Ведущий снова согласился, но на следующий день поделился документальным подтверждением цензуры на НТВ с газетой «Коммерсант», а ещё и прокомментировал — мол, всё же не согласен с мнением руководства телеканала. Получился скандал.

Нтвшное начальство назвало разглашение этой истории «нарушением корпоративной этики» и — наконец, найдя повод — избавилось от программы «Намедни» и его ведущего. Кстати, увольняли Парфёнова — процедурно — с соблюдением трудового законодательства: официально он оставался ещё два месяца сотрудником компании, то есть — как и требует законодательство — получалось, что его предупредили об увольнении за два месяца; выплатили компенсацию за неиспользованный отпуск, а также выходное пособие за два последующих после прекращения работы на НТВ месяца. Всё-таки звезда, а не паршивый редактор.

Конечно, Парфёнов и «Намедни» — это как курица, приносившая телеканалу золотые яйца. Это признавали и Герасимов, и гендиректор НТВ Николай Сенкевич — главные исполнители. Наверняка, понимали и заказчики — кремлёвские. Программа была имиджевой, высокорейтинговой. А рейтинг — это деньги. Около двадцати миллионов долларов в год от рекламы. Закрывать такую программу, терять такие доходы — это, конечно же, абсурд для нормального владельца, для нормального Совета директоров. Ну, не станете же вы громить и выкидывать с балкона ваш единственный банкомат, если перед тем как выдать деньги он немного «ломается».

Но я здесь не об этом. Я о ещё более грустном.

Лично я узнал об этом далеко неэкономическом решении руководства телеканала и страны от Ани Шнайдер, ведущей утреннего выпуска программы «Сегодня» и будущей супруги Алексея Пивоварова, ведущего вечернего выпуска программы «Сегодня». Вернувшись со съёмки поздно ночью 1 июня, столкнулся с ней у входа в главный ньюс-рум. Вернее, я столкнулся с её глазами.

Никогда такого не видел: огромные глаза-трагедия, глаза, видевшие Армагеддон. Ужас! Аж застыл перед нею, раскрыв рот. На голове волосы пришли в движение.

— Ты знаешь — Лёню уволили.

— Что?

— Не знаю, что делать? Не знаю, как вести выпуск? — она нервно царапала и ломала руки. — Что же теперь делать-то, а? Что же теперь будет, а?

И потекли слёзы. Крупные, тяжёлые капли. Она не замечала этого.

— У тебя же скоро эфир, Ань… — попытался её успокоить.

— Да какой теперь эфир?! Мне не до эфира сейчас. Руки опускаются.

И поплелась дальше. Опустив голову, сгорбившись, еле волоча ноги. Убитое горем приведение.