Николай Зенькович - Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы

Запрещение деятельности КПСС, национализация ее имущества, конечно же, было страшным ударом для моих друзей. Они недоумевали: что произошло? Почему такое случилось? Некоторые приезжали ко мне в Москву, и мы долгие часы проводили в спорах, пытаясь докопаться до сути причин, приведших к горькому финалу имеющую почти столетнюю историю мощнейшую политическую структуру.

Понемногу шок, вызванный августовскими событиями 1991 года, проходил. Через четыре-пять месяцев мои бывшие однокурсники сообщали, что они при деле. Кто пошел работать по основной специальности, кто определился в новых сферах деятельности. И все же горечь в голосах моих друзей не проходила. Это и понятно: многие потеряли все, что имели, оказавшись на тех же ступеньках социальной лестницы, на которых были в двадцати-двадцатипятилетнем возрасте. В их опыте, знаниях, навыках больше не нуждались.

Горько и обидно сознавать это и мне. В общественном мнении изо всех сил стремились укрепить мысль о том, что КПСС — преступная организация, призывали к суду над ней. Интересно, как можно было судить сразу девятнадцать миллионов человек? Таких процессов еще не было в истории мировой цивилизации.

Если исходить из того, что КПСС — преступная организация, значит, каждый ее член — тоже преступник? Но в чем состав преступления? Например, мой?

Возглавив в 1982 году сектор печати ЦК Компартии Белоруссии, а затем и аналогичное подразделение в ЦК КПСС, я все эти годы стремился к максимальной защите профессиональных журналистов и всех людей, пишущих в газеты. Наш сектор был единственным подразделением в стране, занимавшимся функционированием средств массовой информации. Работали там люди квалифицированные, немало лет отдавшие труду в редакционных коллективах, знавшие вкус этого нелегкого куска хлеба. Прошедшие хорошую школу районной, областной, республиканской печати, они с полуслова понимали круг своих задач, были настоящими друзьями и партнерами столичных и местных журналистов. В редакционных коллективах тепло вспоминают своих бывших кураторов Вячеслава Максимовских, Анатолия Барановского, Владимира Полудницына, Тимофея Кузнецова, Владислава Бояркина, Вазыха Серазева, Анатолия Подберезного, других работников сектора, которые никогда не действовали по схеме «начальник и подчиненные».

Середина 1980-х годов была для работников сектора печати пиком анонимных писем. Это было настоящее бедствие! По существовавшему тогда порядку письма без подписи проверялись наравне с другими. Пренеприятнейшее занятие, доложу я вам. У меня анонимки вызывали чувство омерзения, и я, когда был на должности инструктора, всяческими способами пытался увильнуть от их проверки. Продвинувшись по служебной лестнице, я получил возможность распределять эти письма между работниками сектора. Так вот, ни один из них не пылал желанием копаться в доносах. Кто пересылал их в редакции, кто в обкомы-горкомы. Мне это очень нравилось. Значит, люди в секторе глубоко порядочные, брезгливые к проявлениям подлости.

Время от времени на летучках в секторе ставился вопрос о том, чтобы анонимки вообще не рассматривать. Все без исключения разделяли это мнение, но порядки, заведенные в партии и стране, не сектором предписывались. И вдруг письмо в Политбюро от тогдашнего главного редактора «Известий» И.Д. Лаптева с предложением впредь письма без подписи не принимать к рассмотрению. Иван Дмитриевич настаивал на принятии соответственно партийного и государственного решений.

Политбюро поручило изучить данный вопрос идеологическому отделу. Руководство отдела сочло, что, поскольку больше всего писем поступает в сектор печати, то именно ему и следует проработать предложение Лаптева. У меня загорелись глаза: вот она, возможность наконец-то дать анонимщикам поворот от ворот.

Через руководство ТАСС попросил корреспондентов за рубежом изучить практику работы с письмами без подписи в других странах. Информация тассовцев потрясла: даже во Вьетнаме анонимки не рассматривались ни на партийном, ни на государственном уровне. Что уж говорить о странах, имеющих вековые демократические традиции! В большинстве западноевропейских стран брались на учет только те анонимные сигналы, которые предупреждали о готовящихся террористических актах, грабежах и других насильственных действиях, угрожающих жизни и здоровью граждан.

Мы пригласили в сектор группу юристов, ученых-обществоведов, специализирующихся в области прав человека, провели с ними серию встреч за «круглым столом». Запросили мнение руководителей ряда центральных и местных средств массовой информации, попросили высказать точку зрения партийных и советских работников, идеологического актива, правоохранительных органов. Последние, конечно, от предложенной идеи в восторг не пришли. А вот остальные категории опрошенных однозначно поддержали предложение главного редактора «Известий». Если уж началась борьба за нравственное здоровье народа, за очищение общества от пережитков прошлого, то анонимным доносам места в жизни быть не должно.

Автор этой книги сел за составление записки в Политбюро. Ее подписал, не изменив ни единого слова, тогдашний заведующий отделом Ю.А. Скляров, непродолжительное пребывание которого в этой должности было отмечено многими новациями в идеологической сфере. С Юрием Александровичем работать было легко и интересно. Доступный в любое время, мягкий в обращении, больше всего не любивший неискренности, он оставил добрый след в моей душе.

Однако вернемся к записке. Она миновала все аппаратные рифы и легла на стол Горбачеву. Реакция генсека была мгновенной: включить в повестку ближайшего заседания Политбюро. Остальное известно: вышли партийное и государственное решения, согласно которым письма без подписи больше не проверялись и не брались на учет.

Можно ли было дать отрицательное заключение на письмо-предложение И.Д. Лаптева? Запросто. Не хочу кичиться своими заслугами, но, хорошо зная аппарат, допускаю, что, попади записка Ивана Дмитриевича в тогдашний отдел административных органов, неизвестно, какой вердикт бы ей там вынесли. Ведомственность была настоящим бичом аппарата ЦК.

Конечно, это чистая случайность, что проработку вопроса, поднятого И.Д. Лаптевым, поручили мне. Вместо меня мог быть любой другой работник отдела. Просто у меня, наверное, было больше неприязни к позорной практике рассмотрения анонимок, о которой я во всеуслышание говорил на совещаниях и собраниях. Люди, загнанные в угол многолетней травлей клеветников-анонимщиков, вызывали у меня чувство вины перед ними. Мы были бессильны оградить честных людей от грязной клеветы и бессовестной лжи. Не успеем, бывало, списать в архив не подтвердившийся при проверке сигнал доброжелателя, как на стол ложился очередной пасквиль. И его тоже надо было проверять: создавать комиссию, требовать объяснений, что бесследно для здоровья и морального состояния оболганного, как правило, не проходило.