На крейсерах «Смоленск» и «Олег» - Борис Карлович Шуберт
Из урока 28 июля японцы извлекли все, чтобы в будущем, действуя наверняка, с наименьшими потерями достигнуть полного и безусловного успеха, тогда как мы не только не взглянули на свою неудачу серьезно, но выходило так, как будто иначе не могло и случиться и всему де причиной смерть адмирала Витгефта, убитого в самый критический момент. Вторая эскадра тогда только собиралась; многие суда еще не были готовы, и с ними торопились вовсю, чтобы до зимы покинуть замерзающие порта Балтийского побережья. Делать что-нибудь скоро – у нас значит то же самое, что делать кое-как, а тут еще медленно продвигающаяся готовность судов задерживалась умышленно взявшимися откуда-то изменниками, преступные деяния которых чуть не лишили эскадру первоклассного броненосца41.
Принимая еще во внимание всю ту канцелярщину и ничем не извинимую проволочку времени, с которой связаны у нас снабжение судов и комплектование их командами, – будет понятно всякому, что командующему эскадрой, которого не забывал никто торопить с уходом, если он вообще хотел покинуть Россию, было не до критики судов, поступивших под его командование и средств, которыми они снабжались. Приходилось брать что дают, а главное – торопить, торопить. Что же касается до учений, стрельб и эволюций, то времени на них почти и не оставалось, – и так уже эскадре пришлось покинуть Либаву на два месяца позже предполагаемого срока, не дождавшись готовности нескольких судов, выделенных впоследствии в особый «догоняющий» отряд.
Никакое дело не требует такого постоянного изучения, практики, заботливого к себе отношения, как дело военно-морское. Современные корабли с их сложными механизмами, являющие собой торжество техники, пара и электричества, нуждаются для своего управления в опытных и заботливых руках людей, относящихся к своему делу с любовью и вниманием. Приготовить такой состав – дело мирного времени, а на войне дается отчет об этой работе, когда состязанием двух враждебных флотов решается жизнеспособность той или другой нации. Понятно поэтому, что все шансы в таком состязании на стороне того флота, который честно поработал в мирное время, где хорошо обученный личный состав, детально ознакомившись со своими судами, с ними сроднился, – флота, составленного из судов, объединенных задолго до войны и в том же составе идущего в бой с неприятелем. Ни одному из этих условий не могла удовлетворять 2-я эскадра. Одни корабли ее отправились в далекий путь чуть ли не прямо со стапеля, другие, предназначенные было для ремонта, который теперь был отставлен, спешно вооружались; с командами происходила невероятная путаница, так что, комплектуя суда, приходилось заботиться только о том, чтобы везде и по всем отраслям хватало положенное число специалистов, и, конечно, тут уж не приходилось рассуждать о том, хорошо или дурно они обучены. Затем эскадре, так приготовленной, еще ранее, чем прийти в соприкосновение с неприятелем, надлежало сделать чудовищный переход, не пользуясь по пути ни одним оборудованным портом или угольной станцией, причем в мирное время возможность такого перехода ни разу не была испробована.
Благодаря неутомимой энергии адмирала Рожественского и тому, что французы смотрели сквозь пальцы на нашу стоянку в пустынных бухтах их колоний, эскадра все же дошла до цели, не растеряв ни одного корабля, и по пути, насколько возможно, подучилась в маневрировании, а личный состав ее, сроднившись со своими кораблями, привык вместе с тем и к мысли о смерти. Мое убеждение таково, что как ни была плоха 2-я эскадра – лучшей у России не было за всю эпоху парового флота, и выдержи мы экзамен в Корейском проливе, у нас продолжали бы убаюкивать себя мыслью, что во флоте, мол, все обстоит благополучно и чего доброго иностранцы начали бы учиться у русских, несмотря на все наши недочеты. Но мы не могли его выдержать…
Помимо плохого обучения личного состава, посаженного на корабли чуть ли не перед самым их отплытием из Либавы, нужно еще принять во внимание то, что он страшно утомился за долгое пребывание эскадры в тропиках, где, несмотря на скверные климатические условия, приходилось работать, не покладая рук. Правда, усталость эта и вообще тяжесть похода до боя замечались, в общем, как-то мало и, пожалуй, даже, чем ближе эскадра была к цели, тем меньше; но поднятая искусственно энергия, поддерживая личный состав эскадры в течение такого долгого срока, сразу же и упала еще задолго до конца боя, во время которого мы не видели почти никакого действия наших снарядов, ни одной удачи, могущей нас ободрить. Людьми овладевала апатия и какое-то безразличие, так что до фактического поражения эскадры она была уже поражена морально, – дух был сломлен, а это есть первая причина всех поражений как на море, так и на сухом пути.
Другая причина катастрофы при Цусиме лежит в преимуществе в скорости японской эскадры перед нашей. В то время как неприятельские суда держали все время 16–17-узловой ход, мы шли 9–10 из-за двух транспортов, не могущих развить большей скорости. Но если бы этих транспортов с нами и не было, вряд ли эскадра могла идти быстрее 13 узлов, так как, во-первых, добрая половина ее состояла из старых не быстроходных судов, а во-вторых, машины на кораблях были изношены, а благодаря скверному углю, которым мы снабжались, были сильно засорены и судовые котлы. Преимущество в ходе, в связи с умелым маневрированием, сразу поставило японцев в выгодное положение нападающего и инициатора боя, благодаря которым они заставляли нас ходить так, как это было им удобно, все время заходя нам во фланг и поражая при этом всякий раз нашего головного убийственным огнем большинства судов своей колонны. Держа нас в почтительном расстоянии в 40–60 кабельтовых, с которого японские суда были едва заметны, сами они, отлично видя наши черные силуэты, видели и результат каждого своего выстрела, так как черный дым, вздымаемый японскими снарядами при их разрыве, давал стреляющему полную возможность корректировать стрельбу.
Наша эскадра не только не имела за собой всех этих выгодных качеств, но
