Герхард Больдт - Гитлер. Последние десять дней. Рассказ очевидца. 1945

Гитлера как будто воодушевило это сообщение: его глаза вспыхнули прежним огнем и он резко выпрямился в кресле.

— Господа! — произнес он с пафосом. — Перед нами неопровержимые свидетельства наличия серьезных противоречий в стане наших врагов. Разве немецкий народ и наши потомки не заклеймят меня преступником, если я заключу мир сегодня, когда существует реальная возможность, что наши враги передерутся уже завтра? Разве исключено, что в любой день или час вспыхнет война между англосаксами и большевиками из-за Германии, которую они уже считают своей добычей?

Я вспомнил это высказывание Гитлера, когда позднее, после войны, беседовал с одним офицером, принимавшим участие в переговорах о безоговорочной капитуляции, которые состоялись в Реймсе 6 мая 1945 г. Как он мне рассказал, немецкая делегация прибыла на место в условленное время, но переговоры не начинались: ждали Дуайта Эйзенхауэра, который запаздывал. Войдя, Эйзенхауэр направился к Йодлю и после короткого взаимного официального представления спросил:

— Почему вы продолжали воевать и после поражения у Авранша? Ведь по крайней мере в этот момент вы должны были понять, что победа в войне будет за нами.

И Йодль ответил:

— Гитлер и я придерживались мнения, что наши противники непременно перессорятся из-за будущего дележа Германии и из-за идеологических противоречий.

Закончив говорить и утешать себя несбыточными надеждами, Гитлер вновь повернулся к Кребсу. В процессе нашего доклада он несколько раз осведомился о местонахождении армии генерала Венка и о результатах прорыва блокады Берлина с севера силами 3-й армии в соответствии с ранее изданным приказом. Но у нас не было ничего нового по обоим вопросам. Именно в этот день начала нарушаться наша прежде регулярная телефонная связь с внешним миром. Не располагали мы и радиосвязью и по нескольку часов вообще не получали никаких сведений с фронтов за пределами Берлина. С часу на час интенсивность артиллерийского обстрела со стороны противника нарастала. В полдень мощные снаряды стали падать непосредственно на здание имперской канцелярии. Пришлось на четверть часа отключить вентиляцию, которая иначе втягивала в убежище вместо свежего воздуха известковую пыль, дым и едкий запах серы. После полудня и на протяжении всего вечера непрерывной чередой поступали тревожные сообщения о повсеместно ухудшающемся положении.

В полдень штаб Верховного главнокомандования вермахта доложил о прорыве фронта на Одере. Крупные танковые соединения маршала Рокоссовского пробили широкую брешь в наших оборонительных позициях и устремились на запад, в направлении Нойштрелица и Нойбранденбурга.

По полученным сведениям, неудачей закончилась попытка прорваться к Берлину со стороны севернее Ораниенбурга. Как мы помним, операция осуществлялась по прямому распоряжению Гитлера. Хотя нашим войскам и удалось углубиться на 2 километра и отвоевать небольшой плацдарм южнее Руппин-канала, дальше продвинуться они не смогли из-за огромных потерь в живой силе и технике и ввиду превосходящих сил противника.

Из 12-й армии сообщали об ожесточенных вражеских атаках на линии Виттенберг — Тройенбритцен. Еще ранним утром армейское командование доложило об успешном сосредоточении трех дивизий 12-го корпуса во главе с генералом Кёлером в районе юго-западнее рубежа Нимечк — Бельциг, однако их задействованию в кратчайшие сроки сильно препятствовали беспрерывные атаки неприятеля. Руководство 12-й армии все еще надеялось, что сможет использовать эти три дивизии для удара в Направлении Белица и Треббина и последующего воссоединения с 9-й армией.

Части Красной армии продолжали наступать в сторону запада, и мы в Берлине невольно все глубже оказывались в тылу советских войск. Настроение многих в бункере упало до нуля, когда в 18.00 стало известно, что передовые отряды русских проникли в южные окраины города и достигли районов Целендорф и Нойкёльн. Бои шли также южнее Далема в окрестностях Тельтов-канала. Разведывательная группа русских на бронетранспортерах появилась — правда, лишь на короткое время — на аэродроме в Гатове. Около двух тысяч слушателей расположенного неподалеку училища противовоздушной обороны засели в траншеях на территории этого учебного заведения. Между тем аэродром в Гатове был уже полностью непригодным для практического использования. Гитлер распорядился организовать снабжение Берлина всем необходимым по воздуху, сбрасывая в ночное время грузы на парашютах. Примерно в 19.00 нас вновь пригласили к фюреру для промежуточного доклада о ситуации на фронтах. Когда мы прибыли в рабочий кабинет Гитлера, он находился в состоянии глубокой депрессии. Даже тот факт, что Штейнер не выполнил приказ о наступлении с плацдарма севернее Ораниенбурга, против ожидания, не вызвал у него уже привычного эмоционального взрыва. Гитлер лишь устало заметил:

— Я же вам говорил… Штейнер непременно провалит операцию.

Поскольку наступление русских на Шпандау представляло собой серьезную угрозу западным оборонительным рубежам Берлина, «имперский руководитель молодежи НСДАП» Артур Аксман получил приказ направить на угрожаемый участок как можно больше членов гитлерюгенда. Нужно было во что бы то ни стало, любой ценой удержать мосты через Хавель у Пикельсберга. Таковой была их главная задача в общей битве за Берлин. В последние дни Аксман оставил обычную официальную резиденцию на Адольф-Гитлерплац и развернул свой командный пост на Вильгельмплац, поблизости от имперской канцелярии. Он ежедневно появлялся в убежище, чтобы доложить об обстановке или узнать последние новости о положении на фронтах. В остальное время он почти всегда находился на передовой с членами своей организации, которых непрерывно толпами посылали умирать за пропащее дело.

Известие о нашей резко ухудшавшейся ситуации быстро распространилось среди обитателей бункера под имперской канцелярией. Офицеры СС и личной охраны Гитлера, прежде не замечавшие или относившиеся к нам с высокомерной снисходительностью, вдруг превратились в саму любезность. Майору Фрайтагу и мне с трудом удавалось избегать прямых ответов на многочисленные вопросы, которые сыпались на нас отовсюду в обширном убежище. Эти надменные, чванливые эсэсовцы, ранее презиравшие нас, армейских офицеров, теперь искали у нас утешения, заискивали перед нами. Большинство из них никогда не были на фронте и не сталкивались лицом к лицу со смертью. Некоторые оглушали себя алкоголем из страха перед неотвратимым концом. Вынужденная пассивность, постоянные разрывы снарядов над головой — все это действовало на нервы, угнетало и давило на психику. Многие из них в этот вечер впервые по-настоящему осознали, что убежище фюрера может стать их общей могилой. И тем не менее ни одному из этих людей даже не приходило в голову добровольно принять участие в обороне Берлина.