Дмитрий Балашов. На плахе - Николай Михайлович Коняев

Д.М. Балашов

1. Предварительные итоги. Как много не удалось. 2. Нищета и унижения новой жизни. 3. Он торопился сказать. Балашов на Соборе 1998 года. 4. Пикуль и Балашов. 5. Антитынянов 6. Последняя встреча с Поветкиным. 7. Поездка в Петрозаводск. Автокатастрофа. 8.Последние дни. Медицинское обследование. 9. Отъезд Ольги Николаевны в Выборг

«Государи Московские» – незаурядный пример в современной отечественной исторической романистике… – писал Лев Николаевич Гумилев. – И хотя каждый из этих шести романов можно прочесть в качестве самостоятельного произведения, все вместе они представляют собой целостное, неразрывное историко-художественное полотно, охватывающее огромный и крайне значимый в отечественной истории промежуток времени – с 1263 г. (смерть кн. Александра Ярославина Невского) до середины XIV в. (создание Московской Руси и Великого княжества Литовского). И эта столетняя историческая картина со многими десятками исторических и созданных воображением писателя лиц воссоздана Д.М. Балашовым погодно».

1

Действительно…

Выстроенное Дмитрием Михайловичем Балашовым здание эпического повествования, рассказывающего о рождении государства Российского, поражает своей красотой и гармонией. Сюжетные линии, пронизывающие все романы цикла, создают целостную картину жизни русского общества XIII–XIV веков…

И приходится только сожалеть, что и этот самый главный труд Балашова, остался незавершенным…

«Силы уходят, время уходит, но этот отрезок русской истории я завершил – уже вышел седьмой роман «Государей…» – «Святая Русь», завершающий рассказ о XIV веке, – говорил сам Дмитрий Михайлович Балашов незадолго до своей кончины. – Часть своей работы я выполнил, но лишь часть. Таким образом, если рассматривать мою жизнь последовательно, то можно констатировать, что ни в одном звене она не состоялась. Я не закончил «Государей Московских» – «карамзинский» цикл, как планировал, у меня не получился; не получился и мой свадебный цикл. Как журналиста меня быстро «прикрыли», хотя я мог писать критические статьи, рецензии об архитектуре и живописи – это мне понятно и близко, но и это тоже не состоялось.

При том, что я – автор девяти романов, нескольких серьезных работ по фольклористике, сборника баллад, сборника сказок, двух сборников свадебных обрядов, при всем этом у меня внутреннее ощущение, что я – неполучившийся человек, который не выполнил ни одной из задач, которые мог выполнить»…

Эта самооценка своих свершений могла бы быть воспринята, как преувеличенная скромность, даже как некое кокетство крупного ученого и большого писателя, но слова эти были произнесены почти накануне завершения жизненного пути, и отнестись к ним нужно со всей серьезностью.

2

Почему в конце жизни у Балашова возникло ощущение о себе как о неполучившемся человеке, объяснить не трудно… Это, собственно, и не балашовское ощущение, это ощущение практически всех русских людей, подошедших в те годы к пенсионному рубежу.

Облепившие полуспившегося Ельцина молодые реформаторы жадно и торопливо спешили сколотить состояния, обворовывая в первую очередь как раз пенсионеров.

Разумеется, Дмитрий Михайлович пенсионером никогда не ощущал себя. В перевалившем шестидесятилетний рубеж Балашове по-прежнему бродили немереные силы.

Но теперь эти силы были направлены не на завершение грандиозной эпопеи, а прежде всего на поиск своего писательского места в новой России.

В девяностые годы Дмитрий Михайлович из приверженца Ельцина превращается в сторонника Зюганова, пишет письма и статьи, агитируя за КПРФ, но внутренне осознает, что и это не его место.

Очень много в эти годы Балашов ездит по свету.

Помимо приватных заграничных поездок он дважды совершает плавание на паруснике «Седов» вокруг Европы, ездит в славянский ход, колесит – это в его-то возрасте! – на автобусе по Восточной Европе…

Из каждой поездки он привозит очерки.

«На «Седове» вокруг Европы», «Любовь», «Приднестровский дневник»…

Очерки эти сразу же публикуются, но как это было в девяностые годы со всей отечественной литературой, уже не рождают никакого отклика среди читателей, забывших в заботах и беспросветной нужде о том, что еще десятилетие назад казалось главным…

И, разумеется, не приносят эти публикации никаких ощутимых гонораров.

Но Балашов не сдается, он продолжает искать свое место в новой России с таким же упорством, как он искал его после завершения «театраловедческого» факультета.

Повесть «Деметрий из Херсонеса» не вписывается в устоявшийся круг интересов Д.М. Балашова, но повесть и писалась, кажется, не из стремления сказать что-то необходимое, а как попытка более успешного осуществления себя в новой литературной реальности…

«Съездить в Турцию удалось на деньги спонсоров – директор ликероводочного завода сделал широкий жест: купил мне путевку, – рассказывал Дмитрий Михайлович. – А потом, когда я сказал, что этого мало, второй раз меня туда отправил. Правда, после этого не стремится со мной встречаться, видимо, считает – хватит»…

Не очень-то успешной оказалась и написанная по результатам поездки повесть.

Ее напечатали.

Но и она ни успеха, ни денег не принесла Балашову.

Отмечен был Дмитрий Михайлович в эти годы и литературными премиями, но и они – достаточно скромным было материальное наполнение их! – существенно ублагополучить его жизнь не смогли.

А победы и торжества тут же заносило самым отвратительным мусором нищенской жизни…

«25 мая 1998 года. Начальник УВД Новгорода ЕВ. Крылов сообщает, что по заявлению Балашова проведена проверка.

«Факты, изложенные в Вашем заявлении, подтвердились. В возбуждении уголовного дела в отношении Вашего сына Балашова А.Д. отказано по ст. 113 и 5 п.2 УПК РФ.

Сувенирный нож, взятый им без Вашего разрешения, он обещает вернуть в ближайшее время. По поводу возврата им Ваших денег вы вправе обратиться в Новгородский городской суд»[92].

И то, что Дмитрий Михайлович сумел подняться над засасывающей его пучиной отчаяния нищеты, сумел в последние месяцы жизни перешагнуть через бездну (так он назвал одну из лучших своих статей), можно назвать настоящим подвигом писателя.

3

«Я, приближаясь к неотменимому концу жизненного пути, все больше тревожусь о судьбе России и все меньше о своей собственной, и к тому же, по своему несносному всегдашнему обыкновению, оказываюсь в вечной оппозиции к существующему режиму… – напишет Дмитрий Михайлович за три с половиной месяца до смерти. – И мне, в предвидении собственного конца и в опасении конца России, хочется именно теперь собрать воедино “передняя и задняя”, “оба полы сего времени”, и высказаться, возможно, в последний раз! Помогут ли чему-нибудь слова, даже напечатанные, – Бог весть! Но внутренняя потребность высказаться властно толкает меня к бумаге…

Народ вымирает. Живые силы страны – как опоенные. В страшном сне не приснилось бы еще лет пятнадцать назад то, что делается, по сути, с благословения руководства России!»[93]

В последние месяцы жизни, Дмитрий Михайлович торопился сказать все, что должен