Чтоб услыхал хоть один человек - Рюноскэ Акутагава
В Токио жара, невыносимая жара. А я к тому же ещё живу на окраине – насекомых тучи. Стоит зажечь лампу, как слетаются полчища майских жуков, цикад, крылатых муравьёв. Не люблю лета.
«Гайавату» прочёл с интересом. Он прозвучал для меня как картина первобытных американских индейцев на звериной шкуре, как звук камышовой дудки, на которой играют в тени густой ивы. Хороши, мне кажется, «Peacepipe», «Hiawatha and Mudjekeewis», «The Son of Evening Star», «Hiawatha’s Departure»[68]. А «Привидения» не восхитили меня. Самое выдающееся произведение Лонгфелло «Evangeline»[69].
Судзуки прислал письмо из Дайрэна. Он наслаждается китайской едой, ходит в китайский театр, в общем, живёт в своё удовольствие. Я представил себе бесконечную серую равнину, гладкое, точно стальной лист, синее море. В ушах слышатся звуки свирели и кота, оплакивающих угасающий свет дня. Меня уговаривали поехать в южную Маньчжурию, но нет денег, и я отказался. Маньчжурия представляется мне сплошь заросшей китайским просом, в котором хрюкают чёрные свиньи. Но всё равно мне бы хотелось хоть однажды увидеть лучи солнца, освещающие ивы на Янцзы.
Напиши мне какую-нибудь mysterious историю – всё равно какую. И не вздумай отговариваться, что не любишь писать.
Жизнь моя, как и раньше, течёт спокойно. Иногда хожу в библиотеку и ищу в каталогах книги с загадочными названиями. Недавно прочёл «Удивительные записки о живой рисинке», довольно занятно. (…)
ПИСЬМО ЦУНЭТО КЁ
30 августа 1912 года, Синдзюку
Стоит подумать, что через две недели начинаются занятия в колледже, как охватывает тоска. В самом деле, тоска. Покрытые пылью столы в аудитории. Исписанные всякими непотребствами стекла окон. В общем, ничто не радует моё сердце. Меня всего передёргивает от vulgar slang[70] и vulgar scandal[71]. Единственное, что остаётся, – запах сакэ. Думая об оставшихся двух неделях, честно говоря, так и слышу eternal[72] чтение вслух Яки-куна. Eternal я употребляю в самом хорошем смысле, и я не собираюсь утверждать, что мне его чтение неприятно. Я назвал его тон eternal только потому, что это определение кажется мне наиболее подходящим. Действительно eternal. Ты согласен?
Честно говоря, охватившая меня тоска гораздо сильнее предстоящего мне удовольствия встретиться со своими товарищами. Если бы я мог избавиться от тоски, согласился бы и не встречаться ни с кем. Начать с того, что, кроме тебя, с кем я с таким удовольствием разговариваю, я не знаю ни одного человека, с кем бы хотел повидаться. (Возможно, все они испытывают такое же чувство.) Поэтому, увидев их лоснящиеся после двухмесячного отдыха лица, я совсем не должен издавать восторженные возгласы. С кем хочется повидаться, того можно просто навестить. До того как я решил отправиться в Кисо, у меня была даже мысль поехать к тебе. Но пока я колебался, мол, ехать поездом довольно долго, Kannipan[73] со своей обычной энергией предложил plan[74] отправиться в Кисо, так и вышло, что мы вместе с ним поехали туда. Было бы жалко упустить случай посмотреть на морское побережье Идзумо, на горы Идзумо. Это путешествие придумал Kannipan, и мы pass[75] втроём – все знакомые между собой. Ведь двадцатая часть инженерного факультета – мои товарищи. Такое путешествие втроём очень приятно. (…)
В Кисо нас заели блохи. Когда мы ночевали в Фукусиме, я глаз не мог сомкнуть, всё тело вспухло и покраснело. Все, кто хочет отправиться в Кисо, обязательно должны запастись мазью от блох. В Фукусиме ночевали в одной комнате с учеником коммерческого училища Йокогамы. Ладный, хорошо сложенный парень, но ужасно разговаривал во сне. Среди ночи он вдруг произнёс: «Брось шутить. Разве такое возможно?» – и расхохотался.
В хибарке на горе Отакэ мы оказались вместе с двумя школьниками из Фукусимы, они знали множество студенческих песен. Даже больше, чем я. Из их слов я понял, что жизнь во всех учебных заведениях строится по образцу первого колледжа. Они сказали, что у них существует «и наказание железными прутьями, и storm[76]». Да, наш первый колледж чего-то стоит, подумал я. Хотя гордиться мне тогда было, в общем-то, нечем. (…)
Потом мы отправились в Нагою. Мы пробыли там всего несколько дней, поэтому осмотреть город как следует не удалось, но он показался каким-то безалаберным. По нему ходят разные трамваи, и, чтобы проехать из конца в конец, нужно взять шестьдесят билетов. А каждый стоит один сэн[77], так что нам пришлось отказаться от идеи проехаться по городу. В ресторане мануфактурного магазина Итоя, выкрашенного в тёмно-зелёный и желтоватый тона, я видел много разодетых женщин. На веранде, где были расставлены вазы с цветами, мы ели ложечками мороженое и смотрели на толпы нагойцев, прогуливающихся по набережной, освещённой фонарями. Все они выглядели как-то неприятно. Днём, обливаясь потом, мы побывали на разных фабриках. В пропылённых конторах, залитых лучами послеполуденного солнца, мы протягивали рекомендательные письма и просили, чтобы нам разрешили осмотреть фабрику. Мы повидались с множеством секретарей, служащих, мастеров, зарывших свои желтушечные лица в конторские книги и документы. Они были отвратительны.
Везде, где мы были, у нас создавалось впечатление, что люди на фабриках какие-то неустроенные – ну точно перелётные птицы, причём нам нигде не разрешили осмотреть фабрику, и на третий день мы плюнули и распрощались с Нагоей, которую горделиво именуют «малой столицей». Я не буду утверждать, что не видел городов противней Нагои. Нагоя даже лучше Кисо, хотя бы тем, что там нет блох. (…)
Акутагава-сэй
1913
ПИСЬМО ФУДЗИОКЕ ДЗОРОКУ
22 июля 1913 года, Синдзюку
Ты должен простить меня за то, что я так долго не отвечал. С выпускного вечера и до сегодняшнего дня всё время кто-то приходил ко мне, к кому-то ходил я – некогда было вздохнуть. До тех пор пока не зацвели и не опали маки, не родились щенки, не зацвели гранатовые деревья, не поспели баклажаны, не созрела кукуруза, я ни за что не брался, и единственное, что делал, – ездил по городу на трамвае и ел с приятелями мороженое. Поэтому полученные письма я аккуратно прочитывал, но, не имея времени, чтобы ответить, прятал в ящик стола. Хотя, даже если бы оно у меня и было, я всё равно не нашёл бы в себе сил писать. Надеюсь, ты меня простишь, зная, что не в моих правилах задерживать
