Альфред Штекли - Томас Мюнцер

Мир должен быть очищен от безбожных властителей! Наступает жатва — все сорняки будут отделены от пшеницы и брошены в огонь. Сейчас со всех сторон раздаются вопли: еще, мол, не пора браться за серпы. Но это кричат сами плевелы и выдают себя с головой.

Нет сомнений, время жатвы уже пришло!

По просьбе Иоганна курфюрст вызвал шоссера к себе. С удовольствием бросил бы Цейс Альштедт и уехал подальше, если бы только знал, как выпутаться из истории, в которой оказался замешан. Он боялся угодить из огня да в полымя.

В Лохау его подробно расспрашивали об альштедтских событиях. Рассказать правду? Курфюрст обрушится на него с упреками, почему он так долго молчал. Он старался говорить уклончиво. Из его пространных ответов трудно было что-либо понять. Курфюрст выразил свое крайнее недовольство: он не только спокойно смотрит, как жгут святыни, но и не может толком объяснить, что вокруг творится.

Аудиенция кончилась плохо. Раздраженный курфюрст прогнал его прочь со своих глаз. Шоссер понял, что перестарался. В тот же день он написал Фридриху большое письмо. Монахини и аббатиса, конечно, виноваты, но и Мюнцер не без вины. Его проповеди разжигали страсти. Определить, что в учении Мюнцера от бога, а что от дьявола, — дело курфюрста и его профессоров. Но Мюнцер будет публично защищать свое учение. Если оно ложно, его надо опровергнуть, а если оно правильно, его следует держаться. У Мюнцера очень много сторонников, и с каждым днем их становится все больше. Власти должны сказать свое слово о его идеях. А то будет поздно. И так уже с Альштедтом куча забот. Если курфюрст не устроит разбор учения Мюнцера, то он, шоссер, будет покорнейше просить об отставке.

Фридрих и на этот раз не отступил от своего жизненного правила — не торопиться. Пусть-ка сперва выскажет свое мнение герцог Иоганн, любимый братец!

Саксонский курфюрст хорошо знал, что в сомнительных ситуациях никогда не следует самому выносить решений, особенно если это могут сделать другие.

Фридриха недаром прозвали «Мудрым».

Всякий повод годился Лютеру для того, чтобы восстанавливать князей против Мюнцера. Когда курпринц, сын герцога Иоганна, встревоженный опасным влиянием на отца его придворного проповедника, обратился к Лютеру за помощью, тот не замедлил ответить. Разделавшись с проповедником, доктор Мартин обрушился на Мюнцера. Да, именно от него исходят разные пагубные идеи. Пусть курпринц любыми средствами заставит Мюнцера явиться в Виттенберг и держать ответ за свое учение. Мюнцер воспользовался завоеванной Лютером свободой, чтобы бороться с ним. Доктор Мартин не скрывал вражды:

«Непорядочно, что он, пользуясь нашей защитой, нашими победами и всеми преимуществами, которых мы добились без его участия, обращает их против нас. Сидеть на нашем навозе и на нас лаять — это дурное дело. Пусть бы он, как я, отважился на поездку за пределы Саксонии и предстал бы перед лицом других князей, тогда мы увидели бы, хватило ли у него духу!»

Герцог Иоганн погрузился в тягостные раздумья. Неужели его любимец исповедует мысли, родственные учениям неистового Альштедтца?

Он желал, чтобы к нему обращались, как к простому крестьянину. Профессорскую мантию он спрятал в сундук — носил деревенскую одежду и мужичьи башмаки. Сам работал на винограднике и ходил за плугом. В опрощении Карлштадт видел путь к евангельской истине. Его коробило от одной мысли о насилии. Он жаждал мира и тишины. Но Лютер не оставлял его в покое. Он мешал печатанию его работ и добивался, чтобы идеи Карлштадта были осуждены. Его вторично вызывали в Виттенберг. Он не поехал. Теперь Лютер интриговал при дворе и надеялся совсем выкурить его из Орламюнде. Неприятности сыпались со всех сторон.

И вдруг Карлштадт получил письмо от Мюнцера. Когда он его прочел, кровь застыла в жилах от ужа-ca. Мюнцер писал, что настала пора действовать, с каждым днем повсюду растет число людей, которые поклялись низвергнуть тиранов. Карлштадт пользуется большой любовью не только земляков. Пусть он употребит свое влияние и поможет создать «Союзы избранных» в Орламюнде и других местах. Мюнцер имел в виду пятнадцать различных городков и селений. Особенно он подчеркивал важность вовлечения в союз рудокопов Шнеберга.

О господи! Томас замахивается на законных властителей! Карлштадт разорвал письмо на мелкие кусочки. Он был страшно взволнован. Надежен ли гонец, который доставил письмо? А вдруг он его кому-нибудь показал или, того хуже, снял копию? Немедленно сжечь? Сделать вид, что он вообще никакого письма не получал? А если выдаст гонец? Как оправдается он перед князьями, когда потянут к ответу за крамольную связь с бунтовщиком? Он растерянно смотрел на клочки бумаги, оставшиеся от послания. Сможет ли он доказать, что призыв Мюнцера пробудил в нем ужас и отвращение? Кто это подтвердит, если он не покажет письма ни одной душе?

Он велел запрячь лошадь и поехал в соседнюю деревню, к своему другу магистру Бонифацию. Вместе они сложили разорванное письмо. Вот до чего обнаглел Томас: он думает, что добропорядочные орламюндцы станут поддерживать его преступные замыслы! Бонифаций разделял возмущение Карлштадта. Решимость Мюнцера обратить меч против нечестивых далеко его заведет. Нет, нет, только в непротивлении злу истинный дух христианства.

Никогда еще Карлштадт, виттенбергский профессор в поношенном крестьянском кафтане и неуклюжих башмаках, щуплый «земледелец» с жиденькой бороденкой на испуганном лице, не был таким маленьким человечком, как в этот раз.

Они нагрянули в Альштедт без всякого предупреждения: герцог Иоганн собственной персоной, курпринц, канцлер Брюкк и многочисленная свита.

Цели своего приезда они не скрывали: их больше всего интересует Мюнцер, они хотят здесь, на месте, послушать, чему он учит народ.

Злое лицо курпринца и насупленная физиономия герцога не предвещали ничего хорошего. Канцлер Брюкк говорил подчеркнуто холодно. Магистр Мюнцер до сих пор не утвержден в должности. Как стало известно, он подстрекает людей к непокорности.

Брюкк повторил, что герцог и курпринц желают присутствовать на проповеди, которая бы происходила, разумеется, не при закрытых дверях, — они хотят слушать Мюнцера вместе с альштедтцами. Хитрецы! Они думают не остаться в накладе, даже если он, убоявшись кары, обуздает свою воинственность и заговорит в миролюбивом тоне — пусть, мол, альштедтцы увидят, что властитель их дум лицемер и жалкий трус.

Конечно, он может избрать для проповеди какую-нибудь безобидную тему и обойти все острые углы — он не заденет князей и не прогневит их. Но что скажут люди, которых он постоянно учит самоотверженности и мужеству?