Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
4 декабря Вирджиния снова отправилась в Лонг-Барн, чтобы провести выходные с Витой. Леонард, усыпив Гризель, провел ночь у своего брата Герберта в Кукхеме.
11 декабря, суббота.
Я не могу позволить себе отдать 2 шиллинга за хороший кусок замши, но при этом покупаю дюжину коробков спичек за 1,5 шиллинга.
Я теряю надежду хорошо одеваться.
Вайолет Дикинсон только что перенесла третью серьезную операцию[531], а я, вместо того чтобы навестить ее, отправилась в магазин диковинных древностей.
Леонард обедает с Мейнардом, а нам только что доставили огромную заказную бандероль с диссертацией Дэди[532].
На часах уже почти 15:30.
Какие-то предрассудки мешают мне прочесть автобиографию Йейтса[533], за которую я хотела взяться.
Сейчас я очень счастлива; в целом моя неделя прошла хорошо.
Но вела я себя довольно безответственно. Отложила визит к Стивенам [к Адриану и Карин] в Торп и, вероятно, останусь в Ноул-хаусе.
Есть несколько мыслей, чтобы заполнить время до ужина.
Например, о статье, полностью посвященной Лондону.
О том, как расцвела чернильница Виты на ее столе.
О тщеславии Логана: «Я все переписываю по 8 раз».
(«Так вот в чем дело, – подумала я. – Похоже, он считает, что это единственный способ создавать тексты, подобные моим».)
Но все мысли мгновенно улетучиваются. Их у меня огромное количество. Дабы притупить остроту неприятного замечания, нужно повторять его снова и снова, много раз подряд. Заходила к Вайолет; принесла ей красную гвоздику и белую. Мои чувства обострялись по мере приближения к ее дому. Стоя на пороге, я в подробностях представляла себе операцию.
Еще я сочинила отрывок об уходящих людях и о том, как это влияет на чувства к ним, для романа «На маяк».
Но чтение Йейтса меняет течение моих мыслей в одну сторону, а Стерна[534] – в другую.
22 декабря Вулфы отправились в Корнуолл, чтобы провести Рождество с Кэ Кокс и Уиллом Арнольд-Форстером в “Орлином гнезде” в Зенноре, а 28 декабря вернулись в Лондон.
1927
Вулфы вернулись на Тависток-сквер из Корнуолла 28 декабря, на день раньше, чем планировали, из-за холода и простуды в Орлином гнезде; 4–8 января они провели в Монкс-хаусе; 17 января Вита Сэквилл-Уэст увезла Вирджинию на пару дней в Ноул-хаус. Она продолжала вести записи в тетради за 1926 год, в Дневнике XV.
14 января, пятница.
Непорядок, конечно, но у меня нет новой тетради, поэтому приходится писать в старой (именно тут я начала «На маяк») – писать о завершении работы. Только что покончила с тягомотной вычиткой. Теперь все готово, и Леонард сможет прочесть книгу в понедельник. Получается, я написала роман без малого за год и чувствую радость освобождения от него. С 25 октября я переписывала и перепечатывала (некоторые части по три раза), и, несомненно, надо бы поработать над текстом еще, но я больше не могу. У меня ощущение, что это солидная сильная книга, доказывающая какую-никакую писательскую состоятельность. Роман не вымучен и не слаб – так, по крайней мере, мне кажется, пока я не села перечитывать снова.
23 января, воскресенье.
Итак, Леонард прочел «На маяк» и говорит, что это моя лучшая книга – «шедевр». А я ведь даже не спрашивала – просто вернулась из Ноул-хауса и молча ждала. Он называет роман прорывом – «психологической поэмой», – прогрессом и куда более интересной книгой по сравнению с «Миссис Дэллоуэй». Ощутив огромное облегчение, мой разум, как обычно, отбросил все это в сторону и забыл, чтобы потом вспомнить и снова переживать по поводу корректуры и публикации.
Мы ездили в Корнуолл (я все же осмелюсь охарактеризовать Уилла[535], услышав его голос в соседней комнате; сегодня воскресенье, и он ужинает у нас). Это маленький водянистый язвительный человек, весь на взводе, тщеславный, раздражительный, нервный. Кэ – почтенная особа, но глубокая. Одни впечатления сохранились – например, вид долины на закате, – а другие, тусклые воспоминания о приостановленной, замершей жизни и об остром подбородке Мервина[536], заветрелись и потрескались. По этим причинам мы вернулись домой на день раньше, а на следующее утро я получила письмо из «New York Herald Tribune[537]» с предложением поехать в Америку и написать четыре статьи; обещают оплатить проезд и, возможно, мелкие расходы, а еще заплатят £120. Мы согласились на определенных условиях, но пока ничего не ясно. Но есть некоторые сомнения, ведь если Леонард поедет со мной, то придется выложить еще £150 собственных денег. Примерно. Заманчивое приключение, но вряд ли стоит лишать себя обычного заработка без особой на то причины. Поездка в Италию или Грецию обошлась бы нам даже дешевле.
Бедняжка Несса уехала. Я пришла два дня назад и застала ее в полуобморочном состоянии у телефона; Элли [Рендел] на другом конце провода сообщила, что Дункан, похоже, подхватил тиф[538]. Ненастоящий брак, как мне кажется, лишь усугубляет подобные моменты; создается ощущение, будто свою боль и беспомощность нужно скрывать. Ангус в письмах очень осторожен и обеспокоен. Как бы то ни было, вчера мы расцеловались на прощание, стоя на заснеженном тротуаре, и она уехала в метель. Мы очень близки – для меня это огромное утешение. Вита уезжает в субботу[539]. Завтра мы вместе ужинаем у Коулфаксов; будет прекрасная вечеринка, никаких нарядов, распущенные волосы, как обычно. Но разве это важно? Такой философской позиции я достигла в один из вечеров в Ноул-хаусе, в компании доблестной женственной миссис Рубенс[540] и его светлости[541] – английского дворянина, увядшего, благородного, приглаженного, изнеженного и, как по мне, умеренно респектабельного. Но я никогда не получала удовольствия от вечеринок. На балах в Букингемском дворце хотя бы есть на что посмотреть. Он целыми днями заседает в комитетах в Мейдстоне[542]; опрашивает пасторов о доходах; интересуется шахматами и преступлениями. Вита провела мне экскурсию по четырем акрам [≈ 16187 м2] Ноул-хауса, который она любит; на мой вкус, слишком мало осознанной красоты; маленькие комнаты с видами на другие строения, мало пейзажей. И все же есть несколько ярких воспоминаний: Вита в своем турецком платье и в сопровождении мальчишек идет по галерее, ведя их за собой; она словно какой-то изящный парусник в своего
