Хельмут Ньютон - Автобиография

Это было за год до революции на Карнаби-стрит и начала эпохи «бурных шестидесятых», до Бэйли, Даффи и Донована. Это было время двойных комплектов из джерси, жемчугов и цветочных композиций. В модных журналах существовало два регулярных раздела. Один назывался «Шопхаунд»[ 11 ] и состоял из маленьких фотографических натюрмортов с изображениями шарфов, туфель и женских сумочек. Другой ужасный раздел назывался «Миссис Эксетер». Постоянной моделью для «Миссис Эксетер» была любезная седовласая дама, демонстрировавшая одежду для пожилых женщин. Наверное, она была действительно очаровательной тридцать лет назад. Пока Клод получал все интересные задания по съемке моделей, злосчастный Хельмут из австралийского захолустья занимался разделами «Шопхаунд» и «Миссис Эксетер». Если мне везло, я получал несколько страниц для другого регулярного раздела под названием «Больше вкус, чем деньги». Мне не давали работать с топ-моделями, такими, как Сьюзен Абраме или Фиона Кэмпбелл Уотерс, да я бы и не знал, как их снимать, если бы получил такое задание. Вершиной моих достижений были съемки Энид Мюних, да и это случалось нечасто. Я подвергал бедную девушку адским мучениям и однажды заставил ее ползать по полу фотостудии, поедая виноград. Бог знает, зачем я это сделал, — снимки получились ужасные!

Главным художником журнала был Джон Парсонс — пассивный гомосексуалист, который с трудом заставлял себя просматривать мои снимки. Мне стыдно было смотреть ему в глаза.

Заместителем главного редактора была Клэр, носившая титул леди Рэндлшэм. Она была тощей, как грабли, и жесткой, как гвоздь, но при этом она была мастером своего дела. Ее любимым фотографом был Клод; она буквально обожала его. Мне же приходилось очень нелегко. Она относилась ко мне как к неотесанной деревенщине и была совершенно права, поскольку я не выказывал признаков таланта. Она презирала меня, хотя через несколько лет, когда мы встретились в Париже, ее отношение совершенно изменилось. Она ушла из «Vogue» и теперь работала редактором раздела моды в журнале «Queen». Теперь уже я от души отыгрался на ней. Должен сказать, я могу быть очень жестоким, но когда легко заставить человека страдать, то я великодушен и не утруждаю себя. Джун спрашивает: «Почему позволяешь этому человеку так относиться к себе?», а я отвечаю: «Его слишком легко уничтожить. Когда человека трудно уничтожить, это гораздо интереснее».

Во время показа коллекций одежды приглашали знаменитых фотографов из Парижа и Нью-Йорка для важных съемок. Тогда уже не только я, но и Клод страдал от зависти и ревности. Я находился под большим впечатлением от этих мэтров. Они прибывали вместе со своими камерами и ассистентами, с блеском и большой помпой. Это еще сильнее угнетало меня, потому что я был очень честолюбивым человеком.

Кроме приезжих знаменитостей были и местные звезды, такие, как Сесил Битон, Норман Паркинсон и другие. Однажды, получив задание от «Vogue», я отправился фотографировать Битона в его загородном доме и сделал несколько снимков. Через несколько лет, ожидая Карла Лагерфельда в его парижских апартаментах, я перелистывал новую книгу о Битоне и вдруг заметил на странице со списком авторских работ надпись: «Фотография на фронтисписе — Хельмут Ньютон». Хотя это был один из моих снимков, я не признал его. Он был выполнен с задней подсветкой и выглядел очень неплохо, но не имел ничего общего со мной.

Много лет спустя, в 1970-х годах, Битон приехал в Париж, чтобы фотографировать модные коллекции для «Vogue». Я принес три или четыре экземпляра его альбомов в студию и попросил: «Пожалуйста, маэстро, подпишите эти книги для меня». Битон недавно перенес инсульт, поэтому его почерк был дрожащим и корявым, словно курица лапой нацарапала.

Итак, наступил день, когда я решил, что больше так жить невозможно. Я влюбился в Париж еще во время нашего большого европейского турне. Помню, когда мы первый раз остановили машину в пригородах Парижа и выпили по чашечке кофе на террасе летнего кафе, я сказал Джун: «Знаешь, у меня такое чувство, что мы будем жить здесь вечно: это место для нас». Но, разумеется, потом мы поехали в Лондон.

Один пример показывает, как сильно я не любил Лондон, пока жил там. Каждый раз по пути из квартиры на Эрлс-Корт-роуд в студию на Голден-Сквер я сбивался с пути. Я никак не мог найти верную дорогу. У меня есть внутреннее неприятие тех мест, которые мне не нравятся. В тех местах, которые мне нравятся, я ориентируюсь не хуже водителя такси. Мне понадобилось две-три недели, чтобы освоиться в Париже, а в Лос-Анджелесе я просто не могу заблудиться, потому что люблю этот город. В Лондоне мне было плохо, поэтому я мог заблудиться в трех соснах.

Я решил, что с меня довольно, и обратился к Джун: «Я собираюсь разорвать свой контракт и вернуться в Париж. Мне все равно, что они сделают. Мы возьмем «Порше», пару чемоданов и уедем отсюда». — «Знаешь, Хельмут, ты идешь на ужасный риск, — сказала она. — Если ты разорвешь свой контракт, то больше никогда не сможешь работать на «Conde Nast». (Корпорация, владевшая журналом «Vogue».) «А мне плевать, — ответил я. — Все хорошее когда-нибудь заканчивается». И вот, за месяц до окончания моего контракта, я сказал Одри Уизерс, что уезжаю. Она с пониманием отнеслась к моему решению; думаю, она была рада избавиться от меня. Мы отправились в Париж, нагрузив «Порше» под завязку нашими немногочисленными пожитками.

В то время перелеты из Англии во Францию и обратно были сплошным удовольствием. Существовала авиалиния иод названием «Сильвер-Сити», принадлежавшая одному австралийцу и совершавшая рейсы из Ле-Туше во Франции до Лидда на южном побережье Англии. Я подъехал прямо к самолету, где в грузовом отсеке машины соединили цепями — примерно по пять штук в одной партии, — а потом автовладельцы и пассажиры расселись в задней части самолета на самых простых сиденьях. На перелет через Ла-Манш ушло не более двадцати пяти минут, и можно было слышать, как автомобили бьются в переборку, когда самолет стал заходить на посадку.

Как только мы с Джун прибыли в Париж, то выбрали гостиницу под названием Hotel Boissy cTAnglas на рю Бусси д'Англэ, которая шла параллельно рю Ройяль и была уютной улочкой с замечательными маленькими ресторанами. Мы получили лучшую комнату (единственную комнату с ванной) за пятнадцать франков в день, включая завтрак: кофе с молоком, круассаны и все остальное. Пол был слегка наклонным, поэтому когда вы вставали с постели, нужно было подниматься вверх, чтобы добраться до ванной и туалета. Впоследствии мы нашли квартиру в шестнадцатом округе Парижа, на углу Моцарт-авеню и рю Жасмин.

У нас никогда не было достаточно денег, чтобы одновременно внести очередной платеж за квартиру и съездить куда-нибудь на выходные. Помню, однажды на Пасху я обратился к Джун: «Что будем делать? Устроим себе праздник или заплатим за квартиру?» Она ответила: «Давай устроим праздник, а квартплата подождет». И вот мы посреди ночи погрузились в наш шикарный автомобиль и отправились в Швейцарию, в маленький городок под названием Сент-Керк. Мы могли позволить себе мясо лишь раз в неделю и пили дешевое столовое вино «Vin de Postilion» по одному франку за литр.