Владимир Некрасов - На крыльях победы

— Сколько звездочек рисовать на вашем самолете? Командир дивизии говорит две, а Бродинский — одну.

— Две, как сказал комдив, — улыбнулся я и посмотрел на Виктора. — А вот ему — только одну!

Бродинский понял, о чем речь.

Доложив командиру полка о результатах полета, я собирался уже уйти, но он задержал меня:

— Комдив доволен тобой, а вот ведомого надо наказать.

— Не надо, товарищ майор, — попросил я. — Он и так все понял. Здесь была не трусость, а...

Я запнулся, подыскивая точное слово, но комполка кивнул:

— Пусть будет по-твоему. А теперь вот почитай приказ. Ты утвержден командиром эскадрильи.

Было приятно узнать, что я уже официально утвержден в должности, которую пока исполнял временно.

Дни были заполнены работой до отказа. То приучали к боевой обстановке молодых летчиков, то сами не вылезали из боев, и. надо сказать, почти всегда успешных. Началась поистине полоса удач — мы все чаще сбивали фашистов, а сами не несли потерь.

Летчики других эскадрилий нас всегда искренне поздравляли — таких было большинство; некоторые подшучивали, но добродушно; но были и такие, правда, единицы, которые сомневались в правдивости наших докладов. А ведь не всегда можно было позднее сфотографировать сбитый самолет и, так сказать, запротоколировать трофей по всем правилам конторского мастерства. Эти разговорчики, естественно, раздражали. Разве человеку не обидно, когда ему не верят, сомневаются в его боевом успехе?

Особенно в таких насмешках над нами усердствовал заместитель командира второй эскадрильи старший лейтенант Марков. Он относился к числу тех немногих людей, которым, очевидно, доставляло удовольствие портить другим настроение.

Я не выдержал и сказал как-то командиру полка:

— Старший лейтенант доходит до издевательства над летчиками моей эскадрильи. Он, видите ли, удивляется, почему это мы, вылетая на линию фронта, обязательно встречаем «фоккеров». Причем это говорится так, будто мы лжем. И ему многие верят. Ведь у него двести боевых вылетов, сто восемьдесят он налетал до прихода к нам.

Армашов, который давно с неодобрением следил за Марковым, внимательно слушал меня. Он понимал настроение и мое и товарищей. Для истребителей нет ничего обиднее, когда берут под сомнение их боевую работу. Командиру не нравилась такая вредная, обывательская атмосфера. Это мешало нам, нервировало летчиков.

— Марков утверждает, — продолжал я, — что он сам очень редко встречает «фоккеров». Может быть, ему их показать?

— Что ж, это идея, — неожиданно для меня согласился Армашов. — Не люблю мышиной возни в отношениях между людьми. Делом, только делом проверяются люди! А разглагольствовать легче всего...

Вскоре после этого разговора я с восьмеркой истребителей прикрывал штурмовую группу Героя Советского Союза Германа. Перейдя Вислу, они нырнули вниз и начали обрабатывать немцев. Сразу же над нами появились восемь «фоккеров». Немцы пытались прорваться к «горбатым», но мы связывали их действия, и началась драка. Я срезал одного «фоккера», Симченко и подоспевшие уже отштурмовавшиеся «горбатые» коллективно сбили второго. Немцы стремительно переменили тактику, но это их не спасло: еще два «фоккера» задымили и пошли к земле. Вернувшись на свой аэродром, я собрал летчиков, участвовавших в бою, и, расспросив их, составил себе схему боя. На всякий случай послал одного товарища к штурмовикам за их схемой.

Когда я после доклада командиру полка вышел с КП, меня окружили взволнованные товарищи. Они наперебой говорили:

— Марков утверждает, что мы не сбивали самолетов. Он говорит, что три раза сегодня поднимался в воздух и не видел «фоккеров».

— Что ему надо?! Что ему надо! — кипятился Даватьян. — Он говорит, что мы — летчики для докладных и праздничных рапортов. Ай-ай, плохой человек!

— Довольно! — приказал я. — Раскудахтались! Прикажите, чтобы подготовили мой самолет! Я сейчас вылетаю.

Я вернулся к командиру полка и попросил разрешения сходить «на охоту» в паре с Марковым.

Командир полка лукаво посмотрел на меня и вызвал Маркова:

— Вы согласны слетать «на охоту» с Некрасовым?

Старший лейтенант от неожиданного предложения просто опешил. Он переводил взгляд то на Армашова, то на меня с каким-то растерянным видом. Отступать же он не мог, не позволяла гордость, и мы пошли на аэродром. Шли под взглядами почти всего личного состава.

В присутствии летчиков, тут же у самолетов, мы договорились с Марковым, как будем летать. Я предложил свои услуги как ведущий до обнаружения «фоккеров», а затем буду прикрывать Маркова, то есть стану ведомым. Летчики поддержали меня, и Марков согласился.

В небо взлетели зеленые ракеты — и мы в воздухе. День хороший, ясный. Голубизна неба какая-то нежная, чуть белесая. Такое небо вызывает мирное, лирическое настроение, а тут надо воевать. Но эта секундная слабость прошла, и я осмотрел воздух. Он был чист. «А что если мы не встретим «фоккеров»? Тогда вся болтовня Маркова получит видимость правды», — подумал я и решил несколько схитрить.

Немцы в последнее время никогда не вылетали, если мы находились над линией фронта. В этот период войны они любили сражаться только над своей территорией и появлялись в воздухе лишь тогда, когда мы уходили с линии фронта. Я прошелся над немецким передним краем на высоте восьмисот метров, а затем ушел к себе и набрал высоту в две с половиной тысячи метров, ведя разговор с наземной радиостанцией наведения, которая расположилась на берегу Вислы. Я смотрел на ленту реки. Сейчас она разделяла два мира, два лагеря: лагерь смерти, рабства — и лагерь свободы и жизни. Скоро второй лагерь перешагнет Вислу и пойдет к берегам Балтики.

Прошло еще минут двадцать — и ниже нас на восемьсот метров появилась четверка вражеских истребителей. Я указал на них Маркову и перешел на положение ведомого. И тут произошло то, что просто ошеломило меня: выйдя вперед, Марков с расстояния в два километра пошел на немцев в атаку, сразу же открыв огонь. Более глупого, бессмысленного поступка у истребителей мне еще не приходилось видеть. Марков этим только привлек к себе внимание, выдал себя, потерял преимущество внезапности нападения. Трасса его огня ушла дугой и, конечно, не достигла цели. Марков сделал переворот и стал уходить на нашу территорию. Я по радио крикнул ему, пикируя на «фоккеров»:

— Куда вы? Я атакую! Прикрывайте!

Оказавшись в двухстах метрах от немцев, я пошел в атаку. Маркова нигде не было видно. Немцы заметили меня только на расстоянии полсотни метров, но к этому времени один «фоккер» с разбитым хвостом (в него угодил мой снаряд) уже устремился к земле. Оставшиеся фашисты сделали левый разворот, я — противоположный, и между нами образовался большой разрыв. Осмотрелся. Маркова по-прежнему нигде не было. С наземной станции, где в это время оказался командир нашей дивизии, мне приказали: