Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская
Помню один смешной эпизод, связанный с Андрюшей. Напротив моего дома, на противоположной стороне улицы Горького, жил знакомый этой семьи. Однажды Андрей пришел к нему в гости. Был ясный, теплый день, и по улице прохаживалось множество народа. Я вдруг отчетливо услышала с улицы Андрюшин голос: «Тетя Зюка! Тетя Зюка!» Я недоуменно прислушалась, подошла к окну и увидела, что вся улица притихла: люди озирались и смотрели наверх, на балкон, где он стоял. Он был счастлив, что сумел смутить меня.
Иногда Александр Семенович звонил мне на студию и спрашивал, может ли он прийти сегодня вечером и есть ли у меня баранки. Баранками он почему-то называл домашнее печенье-колечки, которые ему особенно нравились. К нашим чаепитиям обычно присоединялся и Борис Ласкин. За чашкой чая с баранками мы весело проводили вечер, обменивались театральными новостями или обсуждали успехи Андрея в театре и кино и его романы.
Работали Миронова и Менакер интенсивно, выпуская все новые и новые программы, часто ездили на гастроли. В какой-то момент сердце Саши не выдержало, случился инфаркт. Его поместили в больницу. Как-то я пошла его навестить и застала у него их друга, того самого, который жил напротив меня. Мы вспомнили и рассказали Саше о давней шутке Андрея. Саша очень смеялся. Таким смеющимся я его и запомнила навсегда. Через несколько дней он скончался.
Считаю, что мне крайне посчастливилось работать на Студии документальных фильмов: я обрела занятие по душе. Мне был интересен каждый миг моей работы. Ежедневные просмотры зарубежных журналов кинохроники казались мне моим маленьким «окном в Европу». Ведь я имела возможность видеть на экране истинные события, происходящие во всем мире. Это было дозволено немногим на студии. Для этого необходимо было подписать обязательство «о неразглашении». Эти просмотры расширили мой кругозор, дали возможность объективно судить о происходящих событиях, как у нас в стране, так и за рубежом.
Мне также было чрезвычайно интересно ездить с режиссерами в Госфильмофонд в Расторгуево. Там они отыскивали в старых выпусках кинохроники кадры, необходимые для их будущих фильмов. Это была кропотливая работа и для меня — переводчика. В картотеке часто упоминался лишь год и номер выпуска и ничего не сообщалось о содержании сюжетов. Я очень внимательно смотрела и слушала текст, чтобы удостовериться, что именно этот кадр необходим. Я помню, как радостно загорались глаза у Романа Лазаревича Кармена, когда мы наконец находили то, что ему было нужно.
Я с таким интересом смотрела и переводила эти старые выпуски, что даже не замечала усталости. Лишь после работы, дома, у меня начинала мелькать перед глазами особо взволновавшая меня хроника.
С большим удовольствием я работала переводчиком, когда приезжали зарубежных кино-документалисты. Это всегда обещало общение с интересными людьми.
Так, по поручению директора студии, я работала переводчиком знаменитого голландского кинодокументалиста Берта Хаанстра. Он прибыл в Москву по приглашению студии и своего друга Кармена для отбора в архивах нужного ему материала. Уже при первой встрече в Шереметьеве я поняла, что передо мной незаурядный человек. Признаться, до того времени я никогда не слыхала его имени, не видела его фильмов.
Кроме Кармена, Хаанстра давно был знаком и высоко чтил режиссера Александра Михайловича Згуриди, непревзойденного мастера фильмов о животных. Особенно популярен у нас в стране он был благодаря еженедельному появлению на ТВ-экранах в его программе «В мире животных». Хаанстра тотчас поручил мне разыскать Згуриди и назначить встречу.
Так получилось, что это первое с ним знакомство перешло в многолетнюю дружбу и тесную с ним работу.
Згуриди и Хаанстра высоко ценили мастерство друг друга. Было приятно следить за их оживленными разговорами. Во время пребывания Хаанстра в Москве они ежедневно встречались. Когда мы по утрам уезжали с Хаанстра в Госфильмофонд, то сразу после возвращения разыскивали Александра Михайловича, и они где-нибудь вместе ужинали. Однажды в ресторане Хаанстра вывел меня на крохотный пятачок в середине зала, и мы стали лихо отплясывать под аплодисменты присутствующих.
Хаанстра был удивительно интересным собеседником. Он пытался объективно разобраться в смущающих его реалиях того времени. Мы много говорили о повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Я рассказала Хаанстра о своем горе — аресте и гибели отца. Любопытно, что все наши разговоры по негласному соглашению неизменно велись не в помещении, а на улице.
Какое-то время Берт продолжал мне звонить из Голландии, рассказывал о работе. Затем звонки стали реже и совсем прекратились. Оказалось, он тяжко и неизлечимо болен.
А отношения с Александром Михайловичем становились все теплее. Очевидно, он высоко ценил меня как переводчика, ибо после моего ухода на пенсию наше сотрудничество стало более интенсивным. Я практически была его постоянным переводчиком при работе над фильмами, а также во время поездок на различные конгрессы и встречи за границей. Особенно тесные связи в то время были с польскими кинематографистами, и с их легкой руки меня все стали звать просто «пани». А для Згуриди и его близких я стала «паничкой».
Дом творчества писателей после ввода в строй девятиэтажного корпуса продолжал оставаться действительным средоточием писателей из всех советских республик. Многие знакомились друг с другом именно в Дубултах. Здесь завязывались тесные творческие связи. Находили друг друга единомышленники. В Доме постепенно установилась какая-то особая атмосфера взаимопонимания.
Само собой возникла традиция вечерних «закатных» посиделок. На скамейке, возвышающейся над дюнами, откуда открывался великолепный вид на море в предзакатные часы, любили беседовать многие писатели, предпочитающие спокойно посидеть, а не отмеривать километры по пляжу. С этой скамьи ежевечерне созерцали неповторимую картину — погружение солнца в море. Одним из первых оценил это удовольствие Рубен Николаевич Симонов, которого я туда привела с пляжа отдохнуть. Он потом неоднократно повторял, что это величественное зрелище его удивительным образом успокаивает, и горячо меня благодарил за этот «природный спектакль».
С годами зрители этого «природного спектакля» менялись, но число их не уменьшалось. Теплыми ясными вечерами сюда приходил Арсений Александрович Тарковский. Могу гордиться тем, что он на протяжении ряда лет дарил мне свою дружбу. Я всегда чувствовала его симпатию ко мне и испытывала к нему глубокую признательность. Это был удивительно скромный, деликатный человек. Улыбка его была такой ободряющей и бодрой, что душа сама раскрывалась ему навстречу.
Часто любовался закатом литературовед из Ленинграда Владимир Николаевич Орлов, знаток литературы начала двадцатого века. Беседуя с ним, я ужасалась, как мало знаю об этом, как мало читала. Оправдывало меня лишь то, что
