Василий Ершов - Рассказы ездового пса

Накупавшись в мутноватом адлерском море (Мзымта после дождей разлилась грязным пятном), набрав на рынке зелени и того, что не так портится на жаре, мы затащили коробки в самолет, подписали задание на Краснодар и, потея под струями от горячих вентиляторов, лениво наблюдали через форточку, как идет процесс посадки.

Толпу загорелых северян провели сквозь проход в ограде прямо к самолету. Народ, ученый и привыкший к неожиданностям перипетий посадки, облепил трап, стоя чуть не в позе низкого старта. Если ворваться в салон и успеть занять свое место, то неприятностей будет меньше, чем когда заходишь последним, а на твоем месте, распершись руками-ногами во все стороны, сидит конкурент и билет у него – именно на твое место. Докажи потом, что это его по ошибке посадили, а не тебя. А когда сам разопрешься так, что клещами не вытащить – пусть он доказывает. А тебя не вывинтить. И тетя с оловянными глазами высадит не тебя, а его. И никто не знает, как это ошиблась тетя кассир, продав два билета на одно место, и чем это было обусловлено.

Потом тетя-дежурная подойдет к капитану, расскажет легенду, расчувствовавшийся капитан возьмет этого лишнего пассажира на приставное кресло… людей надо возить… кто ж виноват… уж во всяком случае, не пассажир… проводницы поворчат, коротая непродолжительный отдых на контейнере в кухне… а какие и упрутся: командир, мы – не берем! И не возьмут, и командир не заставит: не положено проводнице лететь без места, оборудованного привязным ремнем. И высадят человека.

Я заинтересовался группой людей, оживленно жестикулирующих за оградой у выхода. Видимо, семья: отец, мать, двое ребятишек – и у них проблемы. Дежурная грудью закрывала амбразуру, семья рвалась на перрон, и видно было, что страсти накалились до предела. Растрепанный лысоватый папаша, лет сорока, грузный, взмыленный, поминутно вытиравший пот грязным мокрым платком; маленькая, похожая на взъерошенную синицу мамаша, со съехавшей с плеча бретелькой сарафана, изо всех сил сжимающая в одной руке сумочку, а в другой держа ее содержимое и два измятых паспорта; девочка лет десяти, растерянно заглядывающая в лицо папе, маме и тете; сопливый мальчик в одних трусиках, готовый зареветь… обычная картина летнего перрона. Что-то у них не срослось.

Дела отвлекли меня от окна, а когда толпа всосалась в самолет и начался обычный пересчет по местам, я вышел из душного салона на трап, чтобы напоследок обдало ветерком. Картина борьбы у выхода на перрон изменилась. Отец семейства стоял с серым лицом, прислонившись к ограде, мамаша криком убеждала в чем-то дежурную, дети ревели в два рта… Я спустился и подошел к отчаявшимся людям.

Вид солидного капитана, в фуражке с «дубами» на козырьке, доброжелательно спрашивающего, не может ли он чем помочь, пробудил новые силы в воюющих сторонах. Дежурная, устало махнув рукой, сообщила, что семья, летящая до Норильска, потеряла билеты где-то на регистрации; что отправила человека эти билеты искать… да разве найдешь в этой толчее… конец августа…

– Надо было смотреть! – казенно строгим голосом возвестила дежурная, наверное, уже в десятый раз.

Мать семейства, срываясь в слезы, тоже, наверное, в десятый раз что-то быстро-быстро объясняла… какие-то обстоятельства… дети… пожалуйста…

Как мы любим ну хоть чуть-чуть показать свою власть. Тетя сидела «на крантике» и смертельно устала от этих просителей… Порядок должен быть…

Мне стало больно смотреть на этого отчаявшегося и, видимо, нездорового мужчину, бессильного что-то сделать, на эту исстрадавшуюся в переживаниях, нервную мамашу, которая едва владела собой… на этих прижавшихся к ее ногам детишек, с испугом и непониманием глядевших, как злая тетя не хочет пускать их в самолет, а все уже сидят… и улетят, а они останутся… Господи! Выеденного яйца не стоит…

– Вы до Норильска летите? – спросил я мужчину. Он кивнул головой, тяжело дыша. Ему точно было плохо.

– Вот что, – обратился я к дежурной. – Давайте поможем людям. Я их беру. Места их ведь свободны? Довезу я их до Норильска. Ну, бывает, ну, выронили билеты… это же бумажка! Были же билеты? – спросил я женщину, скорее, чтобы отвлечь ее и хоть чуточку успокоить.

– Были… были… – давясь слезами и почувствовав малую надежду, женщина и вовсе разрыдалась. – П… пож-жалуйста… куда же мы-ы-ы!

Дети подхватили рев. Отец, которого уже отказывались держать ноги, поднял голову и посмотрел на меня таким молящим взглядом, что я отвернулся… уж больно за сердце взяло. Господи! Да ведь живые же мы люди!

Я умею уговаривать. Уговорил дежурную. Успокоил семью. Взял за руки всхлипывающих детей и повел их к трапу. Женщина захлопотала возле больного мужа, подхватила корзинку с фруктами и сумку с барахлом и на подгибающихся ногах потащилась, засеменила к трапу. Я забрал у нее тяжелую сумку, занес в вестибюль, попросил девчат позаботиться о людях, напоить хоть, жалко же… Дежурная, волнуясь, шла следом, я объяснял ей, что в промежуточных портах мы их вообще из самолета выпускать не будем. Женщина, оборачиваясь заплаканным лицом, клялась, что они будут сидеть как мыши, и что им лишь бы долететь… униженно благодарила…

Настроение вконец было испорчено. Что мы за люди! Да разве можно – из-за бумажки, тем более, какого-то билета, корешок которого существует, и подклеен к ведомости, и фамилии, и количество – и нет же сомнений… Сколько мы «зайцами» перевозили людей… а тут – за свои деньги…

Усадили их, напоили, успокоили; девчата, с сочувствием наблюдавшие эту картину, захлопотали вокруг; дети огляделись, зачирикали…

Трап наконец отошел, и нашим пассажирам стало ясно, что все позади.

Лету до Краснодара меньше часа. Самолет набирал высоту на Лазаревское, штурман вел связь и следил по локатору за грозами, второй пилот подкручивал колесико автопилота, бортинженер врубил кондиционирование на полный холод и щелкал переключателями, проверяя фазы, а я все себе думал о том, что что-то не так в нашем самом справедливом на свете государстве, где вроде бы все для блага человека, все во имя человека… а где он, Тот человек? Как доходит до конкретного тебя, меня, его – так кончается «благо человека» и начинается Бумажка. Кончается «имя человека», а начинается: «Вот, вы сами виноваты, а мы тут из-за вас, бестолковых, страдаем».

А сами то что – ни разу не ошибались?

Вошла проводница:

– Командир! Тому мужику плохо. Надо срочно врача. Я спросила – врачей среди пассажиров нет. Сердце у него… как бы не крякнул в полете. Лежит, весь белый. Давайте скорее к трапу «скорую».

Вот те на. Вот отдохнул на море! А как же она… с детьми… А его что – бросить?

А здесь если их с рейса снимут – без билетов, кто же поверит? Деньги пропадут, и немалые. А у самих-то денег осталось с гулькин нос, только до дому добраться. Да и что им здесь делать, если… если… не дай Бог! И что вообще теперь ей делать?