Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

На этом древнем рубеже далекие предки наши отбивали нашествия иноземных орд…

Я обратил внимание на голубой межевой столбик, у которого кто-то посадил цветы. Алые гвоздики цвели и в непогоду, наперекор сентябрьским северным ветрам и унылому зябкому дождю.

Я подошел ближе, прочитал надпись. Так вот почему здесь посажены цветы! На запад и юг — Украина. На север и восток — Россия. Далеко, да, слишком далеко мы зашли!

Какие-то люди длинной медленной вереницей тянулись через поля. У многих на руках, на плечах — дети. Снова беженцы… Женщины, ребята, старики. Молчаливое скорбное шествие народа Украины под защиту братской Руси.

Маленькая девочка едва семенит ножками, обутыми в рваные башмаки. На личике пыль, на платьице комья грязи. Как видно, она идет уже давно, малое человеческое дитя, которому тоже грозит фашистская пуля.

В руках девочки кукла. Все брошено, а с этой гипсовой Таней девочка не может расстаться: ведь кукла для нее — живое существо, а сама она, как мама.

Сеет дождь, и мелкие капельки текут по лицу девочки, оставляя темные бороздки, текут по неподвижному лицу куклы, и девочка осторожно вытирает их подолом платьица и говорит заботливо:

— Не надо, Танечка, не плачь…

Я отворачиваюсь, стиснув зубы, и отхожу от межевого столба. Потом наблюдаю за вереницей беженцев издали. Вот и они остановились у межевого знака, и старый, сгорбленный, седой человек медленно снимает шапку.

Он поворачивается и смотрит на запад, в просторы родных украинских полей. Потом опускается на колени и целует землю. Женщины, дети — все опускаются на колени.

В жизни есть минуты невыразимо глубокого значения. Я вижу, как собирают они по горсти земли, завертывают в платочки и прячут на груди.

О, славная, добрая мать Украина! Я — русский. Но твои страдания — это мои страдания, и твои раны — мои раны.

18 сентября наша бригада сосредоточилась в селе Орловке. Предстояли тяжелые бои.

В течение четырех суток под Орловкой происходили мелкие стычки патрулей. По ночам противник вел бесприцельный, беспокоящий артиллерийский огонь. Бригада почти не имела потерь, а наши сверхметкие стрелки-снайперы при всяком удобном случае брали фашистов на мушку. Мы заставили немцев ползать по земле. Теперь они уже не позировали на передовой. Это им слишком дорого обходилось.

Через четыре дня командующий 40-й армией приказал бригаде занять оборону в районе Ворожбы у населенного пункта Теткино.

Почти две недели в полосе нашей обороны противник не проявлял активности. Где-то севернее нас, в пятнадцати-двадцати километрах, шли ожесточенные бои. Неподалеку отсюда, в районе Глухова и южнее, действовала группа генерала Ермакова. Мы надеялись связаться с нею, чтобы установить тесное взаимодействие, но сколько ни пытались наши разведчики прорваться через боевые порядки немцев, им это не удавалось: подразделения 47-го немецкого моторизованного корпуса были так многочисленны и сосредоточены так плотно, что контролировали в этом районе буквально каждый квадратный метр.

Наша разведка боем, пытавшаяся пробиться в направлении Глухова, севернее реки Сейм, тоже не имела успеха.

Зато нам здорово повезло с пополнением бригады. Вот когда пригодилось собранное нашими вооружениями и тыловиками оружие, подобранное на полях сражений. У нас его оказалось немало: 20 станковых и 25 ручных пулеметов, более пятисот винтовок и автоматов! Это был золотой фонд бригады. Заместитель по тылу капитан Андриец ревностно его берег.

А теперь он ликовал: немалых трудов стоило ему отстоять и сберечь на марше этот груз, занявший несколько машин. Ликовали и наши штабные офицеры: пополнения сколько угодно, есть и оружие!

Из города Сумы и области, из Глухова, Бурыни, Кролевца, из окрестных поселков, с железнодорожных станций, из сел в бригаду шли и шли добровольцы. В большинстве это были молодые, энергичные юноши в возрасте восемнадцати-двадцати лет. Они не проходили медицинских комиссий, да таких комиссий в те дни и не существовало. Каждый из них уверял командиров, что он вполне здоров, и каждый горел желанием скорее зачислиться в часть и получить оружие.

Немало пришло к нам и пожилых людей: секретари райкомов и горкомов, учителя и председатели колхозов, механики и бригадиры, слесари и железнодорожники, врачи, агрономы, трактористы, комбайнеры.

Мы вручали им оружие в торжественной обстановке. Представители нашего политотдела, коммунисты и комсомольцы бригады беседовали с каждым новичком персонально, рассказывали им о боевых делах десантников, о боях за Киев и Конотоп.

Впрочем, убеждать этих молчаливых людей не приходилось. Они видели руины родных селений. Видели наглую и свирепую фашистскую солдатню. Многие из них недавно потеряли родных или близких. Одна неусыпная дума владела этими людьми — дума о мщении за поруганную Украину.

Когда я вручил автомат пожилому бригадиру колхоза, откуда ни возьмись, прямо из-под моей руки выскользнул маленький, щуплый, вихрастый паренек, в оборванном пиджаке, в заплатанных брюках.

— Товарищ полковник… Что же это за обида? Значит, только у него есть родина, — он кивнул на бригадира, — а у меня, вы думаете, нету?

На щеках у парнишки слезы, он поспешно вытер их рукавом, заговорил всхлипывая:

— Почему всем дают оружие, а мне сказали, не дадут? Вон тот командир, — он указал на старшего политрука Марченко, — так и сказал: не дам. Ты, говорит, ростом маловат, да и года твои не подходят. Так разве ростом воюют, товарищ полковник? Возьмите пощупайте мои мускулы, это же настоящая сталь! Я и по-пластунски переползти сумею, и перебежку сделаю вмиг… А вы, товарищ бригадир? Я ведь вас хорошо знаю: вы из соседнего с нашим села, товарищ Петренко, трое детей у вас — Миша, Коля, Васька… Вам бы кашу солдатам варить, дело это тоже почетное и нужное, а мне, молодому, товарищ полковник, мне ли, Косте Сумскому, на кухне усидеть?

— Хорошо, Костя Сумской, а умеешь ты владеть оружием?

Он удивился вопросу.

— Как же, товарищ полковник, не уметь? Нас в школе военному делу обучали, и еще я занимался в военном кружке. Давайте винтовку или автомат:, сам разберу и соберу, каждую деталь назову по имени и отчеству!

— Что ж, Костя, парень ты, вижу, бравый. Хорошо, получай автомат и помни, какое доверие оказывает тебе Родина.

Он бережно принял автомат, сдернул шапчонку, наклонился и поцеловал его.