Спиноза. Жизнь мудреца - Фёдоров Александр Митрофанович

Это становится возможным благодаря тому, что человек, и как тело, и как дух, является частью природы и, таким образом, соучастником в той бесконечной силе мышления, которая обнимает всю природу в ее сущности и законосообразности.

Поскольку наше мышление истинно и соответствует вечной сущности вещей, оно совпадает с мышлением этого бесконечного разума, то он не может постигнуть мир в его целокупности, а так как наша телесная природа приковывает нас к сцеплению внешних и случайных вещей и явлений, то мы подвержены заблуждениям и спутанности познания.

Однако поскольку мы можем постигать и познавать течение и связь вещей в их вечной и законосообразной сущности, содержащейся в Божественном мышлении, постольку мы достигаем полного и неограниченного удовлетворения нашего «Я» и, отворачиваясь от мимолетной суеты всего конечного и всех связанных с ним заблуждений и предрассудков, обретаем истинное душевное спокойствие.

В таком стремлении к слиянию с бесконечным Божественным мышлением и в достижении его состоит единственное доступное нам блаженство, которое может быть названо также интеллектуальной, или умственной, любовью к Богу, так как оно состоит в преданности вечно созидающему Божественному началу.

Так как сущность нашего ума заключается в познании, первоначалом и основой которого является Бог, то сохранение нашей духовной индивидуальности, или свободы нашего духа, получает истинное удовлетворение, когда все стремления его обращаются к Богу, или духовному началу.

7

Такая любовь, направленная на вечное, не может встретить взаимности, но зато она не допускает ни зависти, ни ревности, так как она тем более укрепляется, чем большее число людей мы представляем себе соединенными одними и теми же узами любви к Богу.

Это блаженство, доставляемое нам ничем не стесняемым и не смущаемым развитием нашего «Я», есть сама добродетель, а не награда за нее, так как, обеспечивая нам истинное познание, оно дает нам вместе с тем силу, необходимую для преодоления страстей.

Не потому, что мы можем побороть свои страсти, мы наслаждаемся блаженством, а напротив — потому что мы наслаждаемся им, мы можем противостоять соблазнам страстей.

С этим, конечно, находится в полном противоречии обыденное мнение, считающее необузданное господство похотей и страстей свободой, а нравственное поведение — ограничением такой свободы, непременно требующим награды.

Надеждой на то, что награда непременно будет получена после смерти, и страхом перед наказанием, ожидающим на том свете отклоняющихся от добродетели, многие побуждаются жить сообразно предписаниям Божественного разума, насколько это позволяют их ограниченность и незрелость их ума. Ценя этот страх и эту надежду очень высоко, многие думают, что люди следовали бы слепо своим похотям, если бы они были уверены, что со смертью для них все кончается. Это кажется мне столь же нелепым, прямо говорит Спиноза, как если бы кто-нибудь, зная, что, несмотря на хорошую жизнь, он не может сохранить свое тело вечно, предпочел бы питаться смертоносными ядами, или, видя, что душа невечна и небессмертна, пожелал бы стать безумным и жить без разума.

Свободный человек, руководимый истинным познанием и потому видящий, что лучший путь к самосохранению — в жизни, вполне согласной с указаниями разума, такой человек не знает страха смерти, и его мудрость является не созерцанием смерти, а созерцанием жизни, ценность которой заключается для него в добродетели, во власти над своими страстями. Он далек от того, чтобы ожидать за это какой-нибудь награды, так как все его счастье — в добродетели, которая тождественна с мудростью.

Тогда как невежда является игралищем внешних причин и никогда не имеет истинного душевного спокойствия, мудрый, наоборот, почти не знает душевных волнений.

Сознавая себя самого, Бога и вещи в их вечной необходимости, мудрец всегда обладает истинной душевной удовлетворенностью. Путь, ведущий к этому, безусловно, труден, но при всем том он может быть найден.

Разумеется, и должно достигаться трудно то, что так редко удается найти. Действительно, если бы спасение было так доступно и если бы его можно было достигнуть без особого труда, то каким образом могло бы произойти, что большинство людей к нему равнодушны? Но все превосходное столь же трудно, сколь и редко.

Этим рассуждением об обретении мудрости и душевного спокойствия в разумной любви к Богу Спиноза завершает свой главный труд — «Этику».

8

Образ мыслей, нашедший выражение в «Этике», был той путеводной звездой, которой руководствовался в своей жизни Спиноза, и он с полной прямотой высказывал те же взгляды во всех своих сочинениях. С каким предубеждением надо было к ним отнестись, чтобы ославить автора атеистом и разрушителем всякой религии и нравственности!

На эти упреки в безбожии и безнравственности Спиноза сам ответил еще при жизни.

В письме, написанном им в 1671 году по поводу критики изданного незадолго перед тем «Богословско-политического трактата», он ставил вопросы: отвергает ли всякую религию тот, кто выставляет как основное положение, что Бог должен быть признан высшим благом, что поэтому его должно любить свободной душой и что в этом одном заключается наше высшее блаженство и наша истинная свобода; кто, далее, говорит, что наградой за добродетель является сама добродетель, а наказанием за глупость и бессилие является сама же глупость; кто утверждает, наконец, что всякий должен любить своего ближнего, и, для того чтобы совместная жизнь с ближними была мирной, повиноваться необходимому для этого порядку? Или же истинно религиозным является тот, кто делает добро из боязни перед наказанием, не по собственному почину, а против воли и требует себе за это щедрой награды?

Что же касается обвинения в атеизме, то, конечно, очень далек от безбожия тот, кто, подобно Спинозе, объявляет, что все сущее — в Боге и ничто не может существовать без Бога. Именно это положение с неуклонной последовательностью проводится в его учении. Поэтому оно и получило название пантеизма, т. е. философии, утверждающей, что всё есть Бог и Бог есть всё.

9

Всякому непредубежденному исследователю учения Спинозы, утверждал уже в XIX столетии Людвиг Фейербах, сразу становится ясным, что никто не признавал за Богом больше существования, реальности и могущества, чем Спиноза, и никто не мыслил Бога таким свободным и не имел о нем представления столь возвышенного, объективного, чистого от всего конечного, относительного и человеческого, как он.

Но именно это и дало основание упрекать Спинозу в том, что его понятие о Боге не согласуется с общепринятым понятием.

Задачей Спинозы было не отрицание, а очищение идеи Бога, и когда он, делая акцент на безусловное признание вечной и неизменной закономерности в природе, в то же время называет последнюю Божеством, то это не является у него одной лишь фразой, «хитростью разума», пущенной в ход лишь для того, чтобы успокоить слишком боязливых современников. То, что, по его мнению, всеми людьми выражается невольно в понятии о Боге как о чем-то высшем, без чего было бы немыслимо существование прочих вещей, то, с его точки зрения, можно разумно мыслить или понимать лишь как ненарушимые порядок и единство, от которых зависит всё и каждое, которые существуют в силу внутренней необходимости и стоят выше всякого произвола и всяких страстей.

Он имел полное право назвать эти порядок и единство Богом, и выражение «Бог, или природа» вовсе не является у него лишь эвфемизмом, вводящим в обман читателя, а вполне обдуманно употребляется им как верно передающее его убеждения, так как на природу он смотрел двояко: то с точки зрения множественного, изменчивого и преходящего, то с точки зрения единого, неизменного и вечного. Именно ввиду такого различения, особенно характерного для учения Спинозы, сохранение идеи Бога имеет у него большой смысл.