Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Какое ему дело до морали и образования? Задумывался ли он хоть раз над улучшением условий существования рабочего класса и над общим облагораживанием человеческой расы? Ответы на эти вопросы были слишком очевидны; и так же нетрудно представить, сколь легкомысленные комментарии давал сам Пальмерстон. «Ах! Ваше Королевское Величество заняты тонкими схемами и изощренными расчетами! Отлично. А вот лично я совершенно доволен своей утренней работой — я только что убрал эти железные ограды из Грин-парка».

Тем не менее этот невыносимый человек предпочитал избегать комментариев и, молча улыбаясь, следовал своей дорогой. Процесс «отталкивания в сторону» начался очень скоро. Важные депеши министерства иностранных дел стали поступать королеве либо слишком поздно, так что не было времени на их исправление, либо вообще к ней не попадали; или, если они все-таки попадали вовремя, причем некоторые их пункты вызывали возражение и королева предлагала их изменить, они, тем не менее, отсылались в первоначальном виде. Жаловалась королева, жаловался принц, жаловались вместе. Безрезультатно. Пальмерстон был сама невинность: не могу понять, как это вообще могло случиться; обязательно задам клеркам трепку; пожелания Ее Величества непременно будут учтены, такого никогда больше не повторится. Но вскоре все повторялось, и королевские протесты множились. Виктория, боевой запал которой неудержимо нарастал, вкладывала в свой протест отсутствующую у Альберта личную ярость. Разве лорд Пальмерстон забыл, что она королева Англии? Как она может допустить, чтобы депеши, составленные от ее имени, отправлялись за границу без ее одобрения и даже без ее ведома? Что может быть более унизительным в ее положении, чем получать негодующие письма от коронованных особ, которым эти депеши были адресованы, — письма, на которые она не знает даже как ответить, потому что полностью согласна с выраженным в них недовольством? Тогда она лично обратилась к премьер-министру. «Никакие увещевания не оказывают на лорда Пальмерстона ни малейшего воздействия», — сказала она. «Лорд Пальмерстон, — сказала в другой раз, — как всегда заявил, что у него не хватило времени представить черновики королеве перед их отсылкой». Она вызвала к себе лорда Джона и выразила ему свое недовольство, а затем, по совету Альберта, изложила все в меморандуме: «Мне кажется, лорд Пальмерстон ставит под удар честь Англии своим предвзятым и односторонним взглядом на проблемы. Его послания всегда пропитаны желчью и несут большой вред, с чем лорд Джон полностью согласился и из-за чего я часто бываю в большом расстройстве». Затем она обратилась к дяде. «Состояние Германии ужасно, — написала она в подробном и безысходном обзоре европейской ситуации, — становится даже неудобно за эту некогда мирную и счастливую державу. Я уверена, там еще остались добрые люди, но они позволяют использовать себя самым отвратительным и постыдным образом. Во Франции кризис уже не за горами. И как отвратительно мы выглядим на фоне этих катаклизмов! Это совершенно аморально, держать за горло Ирландию, готовую в любой момент отбросить всякую лояльность, и при этом принуждать Австрию отказаться от ее законных владений. Что мы можем ответить, если нас начнут беспокоить Канада, Мальта и т. д.? Мне за это несказанно больно». Но какое дело до всего этого лорду Пальмерстону?

Положение лорда Джона становилась все более неприятным. Он не одобрял отношения своего коллеги к королеве. Когда он попросил его быть поаккуратнее, тот ответил, что всего лишь за год через министерство иностранных дел проходит 28000 депеш, и если каждую из них показывать королеве, то задержка была бы весьма нешуточной, и что, согласно его опыту, трата времени и неприятности, связанные с представлением черновиков на дотошное рассмотрение принца Альберта, просто неприемлемы для столь перегруженного работой министра, и что задержка важных решений из-за этой волокиты уже имела весьма неприятные дипломатические последствия. Возможно, эти извинения возымели бы больший эффект, если бы лорд Джон сам не страдал от подобного пренебрежения. Ведь Пальмерстон зачастую не показывал важные депеши даже ему. Министр иностранных дел практически превращался в независимую силу, которая действовала по своей собственной инициативе и управляла политикой Англии на свой страх и риск. Однажды, в 1847 году, он уже был на грани того, чтобы разорвать дипломатические отношения с Францией, не посоветовавшись ни с Кабинетом, ни с премьер-министром. И такие инциденты происходили сплошь и рядом. Когда об отношениях Пальмерстона с премьер-министром стало известно принцу, он понял, что такой возможности упускать нельзя. Если бы ему только удалось довести конфликт между ними до крайней степени и если бы ему только удалось заручиться поддержкой лорда Джона, то подавление и смещение лорда Пальмерстона стало бы почти неизбежным. Он занялся этим делом со всей присущей ему настойчивостью. И он, и королева начали оказывать постоянное давление на премьер-министра. Они писали, они убеждали, они погружались в зловещее молчание. Они пришли к выводу, что было бы удобно выразить свое недовольство лорду Кларендону, видному члену Кабинета, который мог бы выступить посредником. Они пригласили его отобедать во дворце, и сразу же после обеда «королева, — как описывал он позже, — не сдержалась и с крайней горечью и возмущением отозвалась о поведении Пальмерстона, о том, какое воздействие оказывает оно на весь мир, и о своих собственных чувствах по этому поводу». Не успела она закончить, как эстафету подхватил принц, с меньшим возбуждением, но не менее настойчиво. Лорд Кларендон обнаружил себя в крайне неудобном положении; ему не нравилась политика Пальмерстона, но он был его коллегой, и не одобрил позиции своих царственных хозяев. По его мнению, они «ошибочно полагают, что делами страны должны управлять придворные, а не министры», и он думает, что они «впали в странное заблуждение, считая министерство иностранных дел своей вотчиной и полагая, что могут контролировать, а то и диктовать, иностранную политику Англии». Поэтому он в чрезвычайно вежливых выражениях дал понять, что им ни в малейшей степени не следует рассчитывать на его содействие. Но лорда Джона и не нужно было подталкивать. Атакуемый монархом, игнорируемый министром иностранных дел, он влачил весьма жалкое существование. А с возникновением этого отвратительного Шлезвиг-Гольштейнского конфликта — наиболее сложного за всю дипломатическую историю Европы — он фактически оказался между двумя жерновами, и его положение стало просто невыносимым. Любой ценой готов он был убрать Пальмерстона из министерства иностранных дел. Так-то оно так, но захочет ли уходить сам Пальмерстон?