Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте

— Моя жена сказала, что она была как принцесса из волшебной сказки.

— А как она понравилась тебе самому? — не отставал я.

— Она была прекрасна и так красиво пела о жизни и смерти!

Тут Дехорн извинился и, нырнув с головой в свой походный мешок, стал рыться в нем. Обратно он вынырнул уже с программкой Дуисбургского оперного театра. Я прочитал: «МАРТА АРАЗИМ — Памина», а также увидел много других знакомых имен в перечне исполнителей. На меня нахлынула ностальгия.

— Чудной ты какой-то, Дехорн, — с беззлобной укоризной и грустью в голосе сказал я. — Это же надо, до сих пор ничего не рассказать мне об этом…

— Простите меня, герр ассистензарцт. На самом деле я много раз хотел рассказать вам, а потом начинал думать, что это не так уж важно — ведь герру ассистензарцту всегда есть и чем заняться, и о чем подумать, вместо того чтобы выслушивать мои истории.

— Дехорн, мы служим с тобой бок о бок, днем и ночью вот уже больше девяти месяцев, и я знаю тебя очень хорошо… или, возможно, не знаю совсем. Но уж ты-то точно знаешь меня как облупленного. Я еще только открываю рот, чтобы сказать тебе что-нибудь, а тебе уже точно известно, чего именно я хочу. Однако за все это время я слышал самого тебя говорящим что-нибудь, кроме «Jawohl, герр ассистензарцт», всего три раза: в первый раз, когда ты обеспокоился, как бы близнец из 10-й роты не застрелился; во второй раз, когда нас с тобой наградили Железными Крестами — да и то, ты раскрыл рот только после того, как я спросил тебя, о чем ты тогда думал; и вот сейчас, после яичного гоголя-моголя. В дальнейшем я рассчитываю на то, что ты будешь со мной все же пооткровеннее и станешь больше рассказывать и о себе самом, и о своих мыслях.

— Jawohl, герр ассистензарцт, — с готовностью ответил Дехорн, и лицо его расплылось в обычной дружелюбной улыбке. — Но я не знаю больше ничего такого, что могло бы быть интересным герру ассистензарцту.

В тот вечер в нашу жизнь вошла «Лили Марлен». Офицеры батальона удобно расположились в штабной палатке и слушали радио. Это был появившийся у нас совершенно новый радиоприемник, и мы настроили его на Белград. Как только Лили Андерс запела свою ностальгическую солдатскую песню, наша беседа мгновенно прервалась. Самое сильное впечатление «Лили Марлен» произвела на Нойхоффа.

— Будем слушать теперь эту песню каждый вечер! — объявил он. — Ламмердинг, возлагаю на твою ответственность каждый вечер настраиваться на «Лили Марлен».

Ламмердинг немедленно подозвал своего ординарца:

— Курт, я делаю тебя ответственным за то, чтобы каждый вечер настраивать радиоприемник на песню «Лили Марлен». Каждый вечер, невзирая ни на что, будь то офицерское совещание, артиллерийский обстрел или наступающий противник. Покуда у нас есть этот приемник — «Лили Марлен» будет звучать. Ясно? Все верно, герр майор?

— Меня все это не касается, Ламмердинг, — отрезал Нойхофф. — Спрашивать буду с тебя.

Следующим утром я отправился вместе с группой офицеров нашего батальона на инспекционный обход оборонительных позиций; я хотел быть максимально в курсе расположения всех оборонительных сооружений на случай любого варианта развития боевой обстановки. Никто против моего присутствия не был. Тут уместно будет заметить, что мое положение в батальоне стало к тому времени почти, можно сказать, независимым. Мне, например, не возбранялось появляться где мне вздумается в пределах расположения батальона, и это превосходно устраивало меня. В этом отношении мне чрезвычайно посчастливилось, что командиром моего батальона был именно Нойхофф, а не кто-нибудь другой — в других известных мне частях офицеры медицинской службы не имели и малой доли той свободы, которой имел удовольствие пользоваться я. Командиры их батальонов сами определяли за них ту роль, которую им предстояло играть в каждой операции, и сами же, например, выбирали, где расположить перевязочный пункт, а во многих случаях такой выбор был далеко не лучшим с медицинской точки зрения.

Нойхофф — в выгодную противоположность таким командирам — с самых первых дней нашей совместной службы полностью доверил на мое усмотрение решение всех медицинских и сопутствующих им вопросов. Общее направление всех своих действий я вырабатывал совершенно самостоятельно. В частности, главный перевязочный пункт почти всегда (за исключением особых обстоятельств) располагался где-нибудь в непосредственной близости от оперативно-тактического штаба батальона — мера, многократно оправдавшая себя в ходе дальнейших боев. Раненые всегда знали, где найти меня, да и к тому же в критических ситуациях финальные фазы боя чаще всего концентрировались именно вокруг штаба батальона. Благодаря этому у раненых всегда была уверенность в том, что им гарантированно будет оказана вся возможная медицинская помощь. А для раненого человека такое чувство защищенности имеет жизненно важное значение.

Исключительно повезло мне еще и в том, что человеком, ведавшим, помимо меня, решением медицинских вопросов в нашем батальоне, был оберштабсарцт Шульц. В каждой дивизии имелось два санитарных автовзвода, главной задачей которых была эвакуация раненых из перевязочных пунктов на передовой в тыловые госпитали, а в случаях тяжелых ранений еще дальше в тыл. Совершенно естественно, что дивизионное медицинское начальство всеми средствами старалось беречь свои бесценные санитарные автомобили, тогда как фронтовые врачи, очень не любившие пользоваться для транспортировки раненых подручными видами транспорта, настаивали на том, чтобы они были у них всегда под рукой, даже под вражеским огнем. Симпатии и, следовательно, поддержка оберштабсарцта Шульца всегда были на стороне фронтовиков — и солдат, и врачей.

Раз уж Нойхофф предоставил мне такую редкостную для армии свободу действий, то вполне логичным было воспользоваться этим для того, чтобы быть как можно более в курсе всех ближайших планов действий батальона. В этом мне приходилось полагаться только на себя самого, поскольку офицеры батальона не считали нужным обеспечивать меня подобными сведениями по собственной инициативе. Вот и в то утро, не решаясь слишком уж докучать им своими расспросами, я с некоторой неосознанной внутренней тревогой возвращался вместе со всеми верхом вдоль осматриваемой нами линии оборонительных укреплений.

— Лишь бы только не застрять здесь очень надолго, — ворчал Хиллеманнс. — Слишком уж тут много лесов — как прикажете защищаться на такой местности?

Наша воздушная разведка сообщила о перемещениях в лесах между Ржевом и Межой крупных соединений вражеской кавалерии. Поэтому прежде чем расположиться играть в Doppelkopf, я на всякий случай пополнил брезентовую седельную сумку Петерманна дополнительным запасом перевязочных материалов и медикаментов для оказания первой медицинской помощи. Это была наша первая игра за все то время, что мы вышли из Филипово.