Исаак Розенталь - Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

В памяти Елизаветы Драбкиной, дружившей со своими сверстниками — детьми рабочих депутатов, ярко запечатлелся случай, относящийся, по-видимому, к 1913 г.: заигравшись в квартире Малиновских, дети нечаянно стащили с постели лоскутное одеяло, и под ним вдруг обнаружилось другое — розовое, атласное. И тут обычно ласковая, приветливая Стефа — Стефанида Андреевна Малиновская «буквально закатилась от бешенства, вцепилась нам в волосы и вышвырнула из квартиры на лестницу»[319]. Не только дети замечали, что Малиновские живут лучше семей других депутатов-рабочих, не экономят. Малиновский же упрекал их и скупости, неподобающей избранникам рабочего класса.

Влияние Стефы на мужа ни для кого не было секретом. Познакомившись в 1904 г. со статным гвардейцем, она свела его со своими родичами — питерскими рабочими, устроившими жениха на завод, когда закончился срок службы. С этого момента она распоряжалась всем его заработком. Знала она и о сотрудничестве мужа в московской охранке, однажды даже передала по его поручению какие-то сведения полковнику Мартынову. Карьера мужа в ее глазах выглядела так: сначала он поступил «на жалованье» в партию социал-демократов, а затем в охранное отделение. Эта «скромная», по словам Белецкого, женщина, «склонная к буржуазному образу жизни», считала естественным, что за службу правительству мужу платят все больше и больше.

Прижимистость ее не осталась незамеченной Белецким; после «откровенного разговора… на эту тему» он прибавил «Иксу» еще 200 рублей на личные расходы, но предупредил, чтобы тот не выделялся широким образом жизни, не увлекался слишком своим внешним видом. Должно было это укрепить и его семейное положение, так как семьей, как свидетельствует Белецкий, «он гордился и любил ее по-своему». И здесь Белецкий исходил из того, что интересы дела требуют заботиться об агенте. Малиновский отвечал на заботу «уважением» и свои обязанности «все-таки» выполнял[320].

Ничье предательство, если брать агентов по РСДРП, не оплачивалось еще так щедро. Бывшему члену социал-демократической фракции III Государственной думы, секретному сотруднику Петербургского охранного отделения В.Е.Шурканову платили, например, сначала 100 руб., потом 125[321]. Задним числом Белецкий признавался, что розыскные органы «скопидомничали», но в необходимости дифференцировать оплату услуг агентуры не сомневался. Чем же был столь ценен Малиновский — помимо или, вернее, с учетом его незаурядных способностей?

При переходе Малиновского в ведение департамента полиции Белецкий не потребовал от него привычных доносов на конкретных лиц. С этим справлялись сотрудники столичной охранки. Поэтому в петербургский период Малиновский «выдал» в прямом смысле этого слова меньшее число лиц, чем в Москве. Департамент полиции нуждался прежде всего в квалифицированной оценке политики РСДРП (примерно таков был в свое время и характер требований Герасимова к Азефу).

В одном из первых дневников агентурных сведений, полученных от «Икса» (от 18 декабря 1912 г.), содержалась информация сразу по нескольким направлениям: о составе бюро социал-демократической фракции (кроме председателя Чхеидзе, в бюро избрали Малиновского, Петровского и Скобелева); о готовившихся побегах с каторги; о предполагавшихся на время рождественских каникул поездках депутатов за границу: Бурьянова — к Плеханову в Сан-Ремо, Скобелева — к Троцкому в Вену, Малиновского, Петровского и Бадаева — в Краков к Ленину, после чего Малиновский хотел еще поехать на Капри к Горькому (об этом намерении Горький знал от Ленина и Крупской, но поездка почему-то не состоялась; чего ради хотел провокатор навестить писателя так и осталось неизвестным — возможно, чтобы познакомиться с его посетителями или заявить о себе как о представителе когорты рабочих лидеров, о появлении которых мечтал Горький).

Самое же важное для Белецкого заключалось в характеристике отношений внутри фракции: Малиновский сообщил, ссылаясь на письмо Ленина, что «можно бы 6 большевиков инспирировать, чтобы они своим поведением всю фракцию раскололи на больше-ников и меньшевиков», осторожно заметив, что это предложение Ленина могут в заседании за границей (то есть на Краковском совещании) провалить[322]. Прогноз, однако, не оправдался, Ленина Малиновский знал еще недостаточно.

Ценность именно этой информации вытекала из генерального замысла Белецкого, основанного, в свою очередь, на его представлениях о меньшевиках, большевиках и о Ленине, в частности, суть этого замысла Белецкий с большой обстоятельностью изложил в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии, заявив не без некоторого самодовольства, что «изучил всесторонне» лагерь своих политических противников, в результате чего пришел к выводу: большевики одни не имеют достаточных сил и средств для нанесения серьезного удара правительству, тогда как со стороны меньшевиков намечается «стремление путем уступок идти на реальное полное слияние с большевиками». Понимая, насколько опасна «такая соединенная и сплоченная сила», Белецкий решил не допустить слияния и для этого проникнуть «в сторону наименьшего сопротивления» — в руководство большевиков.

На Малиновского возлагалась, таким образом, более серьезная задача, чем «простой осведомительный розыск», — он должен был сделать Ленина горячим сторонником идеи раскола с меньшевиками по принципу «разделяй и властвуй». Об уровне понимания директором департамента полиции вождя большевиков свидетельствует такая непривычная по стандартам советской апологетики его оценка; Ленин «при своем большом уме, партийной убежденности, фанатической ненависти к самодержавному режиму, все-таки был догматик, больше знал австрийскую, чем русскую действительную жизнь и не имел в самом себе качества борца-руководителя»[323]. Похоже, что это мнение сложилось не без влияния Малиновского, который не только «проникся намерениями» Белецкого, но и подлаживался к его взглядам. Между тем даже сопровождавший Белецкого как тень «протоколист» Виссарионов отдавал себе отчет в том, что раскол фракции произошел не только потому, что этого захотели в департаменте полиции, — он «как бы сам собой возник», хотя, подтверждал далее Виссарионов, «рознь» между депутатами, принадлежавшими к разным фракциям РСДРП, «признавалась [охранкой] допустимой и полезной»[324].

В отличие от вице-директора департамента полиции, который называл, таким образом, оба фактора, определявших раскол, Ленин и в 1917 г. продолжал твердить лишь об одном из них — о директивах большевистского руководства, выполнявшихся Малиновским, как и другими большевиками. Даже после разоблачения Малиновского он не желал признавать, что тот в данном случае выполнял и совпадавшие с этими директивами требования департамента полиции, которому именно поэтому понадобилось переквалифицировать нефракционного социал-демократа в большевика, «рабски преданного» Ленину. Больше того, Ленин всячески подчеркивал, что раскол был предопределен; тем самым выпрямлялась не такая уж прямолинейная история РСДРП. «Что касается линии нашей партии, — объяснял Ленин членам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, — то линия эта, ведущая прямо и неизбежно к расколу с оппортунистами- меньшевиками, вытекала сама собой из истории партии с 1903 года, особенно из борьбы с «ликвидаторством» 1908–1910 годов, из крайнего обострения этой борьбы, после срыва вождями ликвидаторства в России решений январского «пленума» 1910 года»; поэтому «Малиновский всецело вел политику, намечавшуюся нами (мною, Зиновьевым и др.) на заграничных совещаниях и предопределявшуюся, как я уже сказал, историей большевизма»[325].