Сергей Хмельницкий - Пржевальский

Из всего, что видел путешественник в Джеты-шааре, он сумел сделать проницательный вывод относительно жизнеспособности этого государства:

«Царство Якуб-бека падет в близком будущем (курсив Пржевальского — С. X.). Всего вернее, оно будет покорено китайцами; в случае же каких-либо мирных комбинаций с этой стороны, что впрочем весьма сомнительно, — внутри самого Джитышара неминуемо вспыхнет восстание, для которого имеются, даже через край, все готовые элементы, но которое теперь задерживается военным террором и общностью мусульманского дела».

Пржевальский указывал, что «местное население, мало в чем повинное, конечно, поплатится при этом, быть может, даже поголовною резнею».

История вскоре же подтвердила полностью прогнозы Пржевальского. «Царство Якуб-бека» действительно пало через год. Оно было покорено богдо-ханскими войсками, как и предсказывал Пржевальский. Население, как он тоже предвидел, поплатилось при этом «поголовною резнею», которую распорядилось устроить богдоханское правительство. Десятками тысяч жители Джеты-шаара бежали на запад, в русский Туркестан, и тут поселялись навечно.

ПУТЬ НА ЛОБ-НОР

4 ноября экспедиция в сопровождении Заман-бека и его свиты выступила из Курля к берегам Тарима и Лоб-нора.

«С Заман-беком едет целая орда, — возмущался Пржевальский. — У жителей продовольствие (бараны, мука и пр.) и вьючный скот берутся даром». О самом Заман-беке Николай Михайлович рассказывал с насмешкой и негодованием: «Дорогою и на самом Лоб-норе наш спутник, вероятно от скуки, четыре раза женился, в том числе однажды на 10-летней девочке».

Общество Заман-бека и его свиты мешало Пржевальскому не только снимать на карту местность, но даже охотиться.

«Дорóгой вся эта ватага отправляется вперед, — писал он в дневнике, — травит ястребами зайцев, поет песни. На ночевках вместе с посетителями собирается всегда человек 20; пять раз в день во все горло орут молитвы. Понятно, что при таких условиях невозможно увидать, не только что убить какого-либо зверя».

Местному населению джетышаарские власти строго запретили всякие сношения с путешественниками. Добиться этого было нетрудно: иноземцев вели под конвоем, как злоумышленников, и жители, естественно, относились к ним с опаской. Цель экспедиции население совершенно не понимало, и это усиливало его подозрительное отношение к иноземцам. «Обитатели этих стран, — пишет Пржевальский, — решительно не верили тому, что можно переносить трудности пути, тратить деньги, терять верблюдов только из-за желания посмотреть новую страну, собрать в ней растения, шкуры зверей, птиц, — словом предметы никуда не годные и решительно ничего не стоящие».

«Нас подозревали и обманывали на каждом шагу», рассказывает Пржевальский.

Пржевальского не допускали в города, ему не давали идти по избранному маршруту. Чтобы заставить русских отказаться от путешествия и вернуться в Россию, приставленный к ним Якуб-беком «почетный конвой» повел их к Тариму самой трудной и окольной дорогой. Путешественников заставили при морозах, достигавших 16°, понапрасну переправляться через реки Конча-дарья и Инчике-дарья, которые легко можно было обойти. От этих переправ очень страдали верблюды, — три из них вскоре издохли.

Однако ни ухищрения конвойных, ни природные препятствия не могли преградить путь русским путешественникам. С каждым днем приближались они к намеченной цели. И вот, наконец, перед глазами Пржевальского необозримой глинистой и песчаной равниной раскинулась Лобнорская пустыня, самая дикая и бесплодная из всех, которые он видел до сих пор, — «хуже Алашанской», по его словам.

Экспедиция достигла берегов Тарима в том месте, где в него впадает Уген-дарья. Узкой лентой вьется среди голой бесплодной равнины Тарим, а вдоль берега реки разбросаны одинокими островками по пустыне несколько деревень.

Когда путешественники пришли в первую таримскую деревню, у Николая Михайловича произошло забавное объяснение с местным старшиной. На вопрос путешественника: далеко ли до Лоб-нора? — старшина отвечал, показывая пальцем на себя: «Я Лоб-нор».

Оказалось, таким образом, что Лоб-нором зовется здесь не озеро, а вся область, к нему прилегающая, и весь народ, который ее населяет.

Пройдя свыше двухсот километров вниз по Тариму, путешественники 9 декабря переправились через реку. Лодка, в которой находился Пржевальский, наткнувшись на бревно, опрокинулась, и Николай Михайлович в тяжелой зимней одежде, с двумя ружьями и сумкой за спиной, с патронташем за поясом, оказался в воде. Преодолев сильное течение, Пржевальский благополучно доплыл до берега и в тот же день записал в своем дневнике: «Конечно, не особенно приятно попасть в воду в декабре, но зато я первый купался в Тариме!»

Идя берегом Тарима по Лобнорской пустыне, Пржевальский и его спутники открыли неизвестную до того времени реку Черчен-дарью и переправились через нее.

Вдали перед путешественниками, узкой полосой над голой равниной, показались горы. С каждым переходом они виднелись все яснее. Скоро уже можно было различить не только отдельные вершины, но и главные ущелья. И вот под 39° северной широты, — там, где ни на одной карте того времени не были обозначены горы, — перед Пржевальским предстал горный хребет.

До путешествия Пржевальского об этом хребте знали только местные жители, называвшие его Алтын-тагом. Отвесной стеной вздымается он над пустыней Лоб-нора, отделяя ее от Тибета.

Панорама открытого Пржевальским хребта Алтын-таг.

Сорок дней провел Николай Михайлович в горах Алтын-тага, то странствуя у подножья хребта, то взбираясь по его крутым голым склонам. На огромной высоте, в глубокую зиму, среди бесплодной местности, путешественники не находили ни топлива, ни воды, страдали от холода, от жажды, не умывались по целой неделе. Пищи, которую удавалось добыть охотой, едва хватало, чтобы не обессилеть от голода.

Здесь, в горах открытого им громадного хребта, в походной юрте, где толстым слоем ложилась пыль от рыхлой глинистой почвы, Пржевальский отпраздновал десятилетие своей страннической жизни. За эти десять лет он совершил три далеких экспедиции, проник в неисследованные области земного шара, положил на карту тысячи километров впервые пройденного пути, открыл неизвестные до него горы и реки.

15 января 1877 года, на холодных бесплодных высотах Алтын-тага, вернувшись с охоты в юрту, Николай Михайлович записал в своем дневнике:

«15 января 1867 г., в этот самый день, в 7 часов вечера, уезжал я из Варшавы на Амур… Что-то неведомое тянуло вдаль на труды и опасности. Задача славная была впереди; обеспеченная, но обыденная жизнь не удовлетворяла жажды деятельности. Молодая кровь била горячо, свежие силы жаждали работы. Много воды утекло с тех пор, и то, к чему я так горячо стремился, — исполнилось. Я сделался путешественником, хотя, конечно, не без борьбы и трудов, унесших много сил…»