Александр Извольский - Воспоминания

Этот проект, хотя и провозглашал принцип принудительной экспроприации, признавал необходимость справедливого возмещения убытков земельным собственникам и предвидел образование резервного фонда земли, остающегося в распоряжении государства.

Второй проект, названный проектом 104-х, являлся более радикальным и провозглашал национализацию всех земель империи, с тем чтобы заведование ими находилось в руках местных комитетов, избранных самим народом.

Наконец, крайняя левая фракция Думы представила проект уничтожения всякой частной собственности на землю и объявления её общественным достоянием, которым имеет право пользоваться каждый гражданин без различия пола и в таком количестве, сколько каждый может обработать своим личным трудом.

Правительство, потеряв инициативу в работах Думы, ничего не могло противопоставить этим трем проектам, за исключением бледной речи, произнесенной министром земледелия Стишинским, типичным представителем старого режима, хорошо известным своими крайне реакционными идеями. Его речь ограничивалась туманным обещанием расширения операций крестьянского банка и развития переселения в Сибирь. Это произвело крайне неблагоприятное впечатление в Думе, которое увеличилось до степени величайшего раздражения, когда Горемыкин, обеспокоенный характером, который приняли дебаты, и возбуждением, царившим среди крестьян, и верный своей позиции игнорирования Думы, опубликовал в правительственной газете официальное сообщение по аграрному вопросу, пространно говорившее о том, что правительство не может принять принудительного отчуждения земель. Выбирая такой способ осведомления о взглядах правительства, т. е. обращаясь к стране, минуя Думу, Горемыкин снова с очевидностью подчеркнул своё пренебрежение к народному представительству, и эта форма обращения скорее, чем его содержание, вызвала единодушное негодование депутатов.

Тогда Дума решила отвечать ударом на удар и предложила аграрной комиссии выпустить непосредственное обращение к стране в форме ответа на официальное сообщение в газете. Этот шаг, принятый ab irato, решил судьбу Думы, так как он дал возможность Горемыкину, как мы увидим позже, представить императору это обращение к стране как открытый революционный акт.

Если отношения между правительством и Думой с каждым днём ухудшались, то столь же верно, что и внутри кабинета Горемыкина далеко не царило согласие.

Я уже отмечал его разнородный характер; чем более члены кабинета узнавали друг друга, тем более обнаруживалось различие их мнений, которое препятствовало достижению согласия по вопросам, предложенным их рассмотрению.

Горемыкин, который афишировал своё чрезвычайное олимпийское спокойствие и который, видимо, забавлялся своей ролью, не прилагал усилий, чтобы скрывать отсутствие уважения не только по отношению к Думе, но даже к Совету Министров, рассматривая это учреждение как бесполезное новшество и давая понять своим коллегам, что он созывает их просто для выполнения пустой формальности.

Каждый может легко вообразить себе, что представляли собой заседания Совета Министров при таких условиях: Горемыкин председательствовал со скучающим видом, с трудом снисходя до замечаний по поводу мнений, высказываемых его коллегами, и обычно заканчивал дебаты заявлением, что он хотел бы представить своё мнение императору для решения. Если кто-нибудь обращал его внимание на тревожное положение вещей в Думе и на дурное впечатление, которое это может произвести в стране, он отвечал, что всё это "наивно", и цитировал крайне правые газеты, субсидируемые им самим, в качестве доказательства, что все население предано монархической власти и что поэтому он не придает значения тому, что происходит в Таврическом дворце.

Крайние реакционные министры князь Ширинский-Шихматов и Стишинский делали оскорбленный вид и, когда высказывали своё мнение по различным вопросам, никогда не упускали случая прибавить, что правительственная деятельность станет возможной не раньше, чем будет восстановлена самодержавная власть.

Шванебах проводил время в нескончаемых нападках на графа Витте и на предшествовавший кабинет, никогда не забывая после каждого заседания посетить австрийское посольство, где он рассказывал о деталях дебатов своему другу барону Эренталю, и на следующее утро, несомненно, его рассказ становился известен Вене и Берлину.

Адмирал Бирилев, будучи совершенно глухим, даже не пытался присоединиться к дебатам; генерал Редигер никогда не проронил ни одного слова. Только Столыпин и Коковцов старались придать серьезный и достойный характер заседаниям, ясно и компетентно докладывая о делах своих ведомств, но они привлекали лишь поверхностное внимание своих коллег. Что касается меня, я чувствовал, что мои усилия перебросить мост через пропасть, отделяющую правительство от Думы, были осуждены на неудачу и служили только для того, чтобы создать мне в глазах Горемыкина и его друзей репутацию опасного либерала, которого необходимо обуздать во что бы то ни стало.

Странная линия поведения, принятая Горемыкиным, – не сотрудничать с Думой и не вступать с ней в борьбу, но, так сказать, бойкотировать её – скоро принесла свои плоды.

Малейшая попытка со стороны правительства искренне сотрудничать с Думой была бы встречена одобрением и симпатией в широких кругах умеренных либералов во всех частях страны, в то время как обратная политика, вплоть до роспуска Думы, могла в конце концов удовлетворить реакционеров и, может быть, буржуазию, которым надоело революционное возбуждение и которые всегда были склонны прибегнуть к применению силы; но и "непротивление злу", если придерживаться терминологии Толстого, которое практиковал Горемыкин, рассматривалось как проявление слабости и имело своим последствием непоправимое в глазах самых широких общественных кругов России.

К концу июня общее отсутствие доверия к кабинету Горемыкина обнаружилось наиболее ярко.

Правительство, нуждаясь в средствах для организации помощи населению, пострадавшему от неурожая, решилось впервые представить Думе законопроект, предусматривавший открытие кредита в пятьсот миллионов рублей.

Дума сократила этот кредит до пятнадцати миллионов рублей, предоставляя его на один месяц, а Государственный совет, в котором Горемыкин рассчитывал найти поддержку для восстановления первоначальной редакции законопроекта, согласился с Думой, что означало полное отсутствие доверия к правительству.