Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

— Помните ли, что вы писали Сашеньке в ответ

на ее письмо?

— К о н е ч н о , — отвечала я, — это было так недавно.

— А если бы давно, то вы бы забыли или пере­

менились?

— Не знаю и не понимаю, к чему ведет этот допрос.

— Могу ли я объясниться с вашими родными?

— Ради бога, п о д о ж д и т е , — сказала я с живостью.

— Зачем же ждать, если вы согласны?

— Все лучше; постарайтесь понравиться Марье Ва­

сильевне, играйте с ней в вист и потом...

— Неужели она может иметь на вас влияние?

Я стараюсь нравиться только вам, я вас люблю более

жизни и клянусь все сделать для вашего счастья, лишь

бы вы меня немного любили.

Я заплакала и готова была тут же высказать все

Л<опу>хину, упрекнуть его в неограниченно-неуместном

доверии к Лермонтову, сообщить ему все наши разго­

воры, все его уверения, просить его совета, его помощи.

Едва я вымолвила первые слова, как дядя Николай

Сергеевич пришел, предложил ему сигару и увел его

в свой кабинет. Четверть часа прошло, а с ним и мое

благое намерение, мне опять представился Лермонтов

со своими угрозами и вооруженным пистолетом.

113

Л<опу>хин был очень весел, уселся за вист с Марьей

Васильевной, я взяла работу, подсела к карточному

столу; он часов до девяти пробыл у нас, уехал, выпросив

позволение приехать на другой день посмотреть на мой

т у а л е т , — мы собирались на бал к генерал-губернатору.

Лишь только Л<опу>хин от нас уехал, как влетел

Лермонтов. Для избежания задушевногоразговора

я осталась у карточного стола; он надулся, гремел

саблей, острил без пощады, говорил вообще дурно

о светских девушках и в самых язвительных выраже­

ниях рассказывал громогласно, относя к давно прошед­

шему, мои отношения к Л<опу>хину, любовь свою ко

мне и мое кокетство с обоими братьями.

Наконец эта пытка кончилась; взбешенный моим

равнодушием и невмешательством моим в разговор,

он уехал, но, однако же, при всех пригласил меня

на завтрашнюю мазурку.

Я задумала остаться дома, упрашивала об этом,

мне не позволяли, называя меня капризной.Итак, все

было против меня и против моего желания остаться

верной Л<опу>хину.

Собираясь на бал, я очень обдумывала свой туалет;

никогда я не желала казаться такой хорошенькой, как

в этот вечер; на мне было белое платье и ветки репей­

ника на голове, такая же ветка у лифа. Л<опу>хин

приехал, я вышла к нему с дядей Николаем Васильеви­

чем, который очень любил выказывать меня. Л<опу>-

хин пришел в восторг от моего сиянья,как он выразился,

и поцеловал мою р у к у , — какая разница с поцелуем

Лермонтова! Тот решил судьбу мою, в нем была вся

моя жизнь, и я бы отдала все предстоящие мне годы

за другой такой же поцелуй!

Мы уселись; он спросил меня, как я окончила

вчерашний вечер.

— Скучно!

— Кто был у вас?

— Никого, кроме Лермонтова.

— Лермонтов был! Невозможно!

— Что же тут невозможного? Он и третьего дня был!

— Как! В день моего приезда?

— Да.

— Нет, тысячу раз нет.

— Да и тысячу раз д а , — отвечала я, обидевшись,

что он мне не верит.

Мы оба надулись и прохаживались по комнате.

114

Тут я уже ничего не понимала, отчего так убежден

Л<опу>хин в невозможности посещений Мишеля.

Я предчувствовала какие-то козни, но я не пыталась

отгадывать и даже боялась отгадать, кто их устраивает;

я чувствовала себя опутанной, связанной по рукам

и по ногам, но кем?..

Вошла Марья Васильевна, и мы поехали на бал.

Лермонтов ждал меня у дверей; протанцевал со мной

две первые кадрили и, под предлогом какого-то скучного

вечера, уехал, обещаясь возвратиться к мазурке. С его

минутным отсутствием как глубоко поняла я значение

стиха графа Рессегье:

Le bal continuait — la fête n'était plus *43.

Он сдержал слово и возвратился на бал, когда

усаживались к мазурке. Он был весел, шутлив, говорил

с восторгом о своей неизменной любви и повершил тем,

что объявил, что он очень счастлив.

— А вы? — спросил он меня.

— Я так себе, по-прежнему.

— Вы продолжаете начатое?

— Лучше сказать, я останавливаю неначатое.

Он улыбнулся и с чувством пожал мне руку в туре.

— Что Л<опу>хин? — спросил он.

— Ждет! — отвечала я. — Но скажите же, Monsieur

Michel, что мне делать? Я в таком неловком, запутанном

положении; ваши угрозы смутили меня, я не могу быть

откровенна с Л<опу>хиным, все боюсь недосказать или

высказаться, я беспрестанно противоречу себе, своим

убеждениям. Признайтесь, его ревность, его намерения

стреляться с вами, все это было в вашем только воо­

бражении?

— О, я в и ж у , — сказал он с ж и в о с т ь ю , — что уж

успели мне повредить в вашем мнении; вы мне больше

не верите. Я вам говорил, что у меня есть враги, и вот

они и постарались внушить вам подозрения и успели,

кажется; оттого-то вы мне и не верите.

— Верю, божусь, верю, но бедный Л<опу>хин

в таком миролюбивом расположении, так уверен во

мне, а — я, я, мне кажется, его обманываю, поступаю

с ним неблагородно, мучу его и сама терзаюсь. Надо же

положить всему этому конец!

* Бал продолжался, но праздника уже не было ( фр.) .

115

— Ну что же, выходите за него; он богат, он глуп,

вы будете его водить за нос. Что вам до меня, что вам

любовь моя?.. я беден! Пользуйтесь вашим положением,

будьте счастливы, выходите за него, но на дороге к это­

му счастью вы перешагнете через мой или его труп,

тем лучше! Какая слава для вас: два брата, два друга

за вас сделаются непримиримыми врагами, убийцами.

Весь Петербург, вся Москва будут с неделю говорить

о вас! Довольно ли этого для вашего ненасытного само­

любия, для вашего кокетства?

— Вы меня, Михаил Юрьевич, или не знаете, или

презираете. Скажите, что я сделала, чтобы заслужить

такие колкие и дерзкие выражения? Я согласилась

на предложение Л<опу>хина, прежде чем встретилась

с вами, я не звала вас к нам, вы ворвались в наш дом

почти силой, и с тех пор преследуете меня вашими

уверениями, угрозами и даже дерзостью. Я более не

допущу этого, я довольно настрадалась в это время,

и завтра же все покончу. Вот и теперь на бале, в кругу