Александр Никонов - Сливки. Портреты выдающихся современников кисти А.Никонова.

– Слушай, по Гайсину этому тюрьма давно плачет!

– Да. Я написал на него заявление. Его задержали один раз, потом отпустили под подписку о невыезде, но он опять сбежал в Ульяновск. Теперь ходит там по местным газетам и рассказывает журналистам, что якобы это я, Никас Сафронов, заставлял его подделывать картины Никаса Сафронова. В общем, бред какой-то… А поскольку в Ульяновске Сафронов гораздо известнее Ленина, некоторые газеты его бредни с радостью опубликовали. Вместе с моими фотографиями, которые Гайсин украл из моей комнаты. Он ведь всем там рассказал, будто я ему свой архив продал за 135 тысяч рублей. Я построил в Ульяновске часовню за тридцать тысяч долларов, построил храм и памятник Аркадию Пластову за десятки тысяч долларов. И я продам этому негодяю свой архив за сто тридцать пять тысяч рублей?!. Чушь… Как в такое можно поверить?.. Я вот книгу написал про свою жизнь.

Помнишь, когда мы встретились с тобой несколько лет назад, ты сказал: «Никас! Напиши книгу о своей жизни. Это будет настоящая бомба!» Я послушался твоего совета и написал.

В этот момент открывается дверь и в квартиру входит некое непонятное патлатое существо в джинсах, возраста далеко за средний.

– Никас, кто это? – спрашиваю я вполголоса.

– Родственник. Мой двоюродный брат. Десять лет, бедный, живет за мой счет, ни хрена не делает, в последнее время, правда, стал учиться на художника. А когда не учился, пил. Я сам учил его, думал, он будет помогать мне хотя бы. Раньше иногда давал ему какую-нибудь работу небольшую, обычно оформительскую. Говорю: «Это очень важно, надо срочно, через два дня». Он отвечает: «Да я сегодня вечером сделаю!» Проходит две недели. «Сделал?» – спрашиваю. «Нет, но делаю!» Проходит полгода. «Сделал?» – «Делаю, делаю…» – «Отдай исходники, паразит, я сам сделаю!» Приезжаю к нему, в ответ он баррикадируется и не пускает меня… Потом я примирился с этим, понял: ну вот такой он человек, и его никак не изменишь.

– А тебе не кажется, что на тебе все ездят? Ножки свесили и погоняют…

– Но это же мои родственники. Я растрогался и всем своим родственникам квартиры купил. Так теперь они ссорятся и предъявляют мне претензии: «А почему у этого евроремонт, а у меня нет?! А почему у него телевизор большой, а у меня маленький, я тоже хочу большой!..» И я ему покупаю большой. Теперь у этого два телевизора, большой и маленький, а у того один большой, и он уже обижается…

– Скоро тебя бить начнут… А почему бы не послать их всех к едрене матери?

– Они пропадут без меня.

– Да пес с ними!

– Нет, я так не могу. Я на Толю, бывает, накричу, а потом мучаюсь, первым звоню извиняться. Мне даже мой шофер хамит! Друзья спрашивают: «У него что, на тебя компромат?» Я не понимаю: «Почему компромат?» – «А что ж он так с тобой разговаривает?..» Я его увольнял уже два раза. Но потом звонит его мама, плачет, говорит, что он пропадет, что его жена Наташа бросила… И я опять беру его на работу. Он обещает этого больше не делать, проходит время – и все повторяется, опять хамит. Простой водитель, получающий четыреста долларов и ездящий на моей машине… Моя сестра сейчас чинит себе зубы за полторы штуки долларов – пломбы, кариес… Да я на себя никогда в жизни таких денег не потрачу! А ей даю… Нет, родственники точно пропадут без меня. Не дай бог, со мной что случится…

– Слушай, у тебя большие проблемы. Не сходить ли тебе к психоаналитику? Гипертрофированная ответственность. Это лечится.

– Вот еще случай: мужик в Ульяновске повесился, когда у него родился шестой ребенок, видно, понял, что не сможет их всех прокормить. И я взял на себя ответственность за его семью. Я им даю, немного, правда, тысячу рублей в месяц, но для них и это деньги, там учитель получает девятьсот.

– Грех не воспользоваться такой клинической добротой… Подари мне картину, Никас!

– Да пожалуйста! Я тебе один из старых эскизов подарю. Вот возьми…

(Забегая вперед, скажу, что теперь у меня в детской висит рисунок работы самого Никаса Сафронова. «Три музыканта». Бумага. Шариковая ручка.)

– Слушай, пока не забыл, хочу спросить – а чей это череп у тебя на полочке лежит?

– Моей бабушки.

– Блин… Где ж ты его взял?

– В Литве. Кладбище, где она лежала, затапливало водой. И, видя, что вот-вот все затопит, я забрал череп. А кости оставил. Ха-ха…

Никас смеется. Действительно, ситуация какая-то странная – с одной стороны, мог и кости забрать. С другой, кости громоздкие, тяжелые, наверное. Возиться с ними… Да и не такие они интересные, как череп. Значит, половину бабушки затопило.

Художник встал на стул, достал бабушкин череп. На верхней челюсти было четыре вполне еще приличных зуба. Никас дунул на макушку, сдув с бабушки пыль. Я смотрел, как пыль облачком взлетает над черепом, и лихорадочно размышлял, что же мне нужно делать и говорить в этой ситуации. Все-таки я находился как бы на кладбище, где у Никаса близкий человек покоится.

– Э-э, Никас… Ты… Это… А зачем на нижней челюсти какие-то дырочки предусмотрены?

– Здесь мышцы крепятся, чтобы жевать. Когда-то бабушка двигала челюстью.

– Ладно, ладно. Ставь обратно. Не тревожь покой бабушки. Как ее звали, кстати?

– Онно Федоровна. У нее было финское имя.

Никас встал на стул и поставил Онну Федоровну обратно на полочку. Я вздохнул.

На прощанье Никас проводил меня до двери и неуверенно сказал:

– Не знаю, доволен ли ты нашей встречей… Вам же, писакам, нужно чего-нибудь жареного. Может, что-нибудь придумаем?

– Не надо! Не надо ничего придумывать, Никас! Тебе достаточно правды…

ОРГАНЧИК

Портрет Николая Харитонова

Как сейчас помню – я вошел в кабинет думского аграрника за десять минут до решения, быть может, самого главного вопроса в его жизни. Ведь это именно Николай Михайлович выдумал когда-то внести на рассмотрение Думы принципиальное для него предложение об установке памятника Феликсу Эдмундовичу на Лубянской площади. Чтобы тем самым как бы поставить смысловую точку над годами демократических разбродов и либеральных шатаний.

Они в чем-то похожи – Николай Михайлович и Феликс Эдмундович. Оба несгибаемые, чеканные люди. Едва я вошел, ко мне протянулась стальная рука, а бесстрастный голос вступил со мною в контакт:

– Через десять минут обсуждение на заседании моего вопроса. Три минуты идти. Значит, у вас – семь минут.

– Этого вполне хватит, – доложил я и аккуратно сел на краешек стула, положив перед собой диктофон.

…За время нашей короткой беседы, или, точнее было бы сказать, обмена информацией, меня все время преследовало какое-то чувство дискомфорта. Чего-то не хватало мне от депутата Харитонова. Только выйдя из кабинета, я понял, чего именно, – легкого такого электрического жужжания, похожего на звук выдвигающегося из фотоаппарата зум-объектива. Кажется, с таким звуком у Терминатора из одноименного фильма двигались голова и конечности. Правда, руки «железного Харитона» во время нашей беседы лежали неподвижно на столе – он ими совсем не жестикулировал, а работали только рот и частично голова.