Андрей Турков - Александр Твардовский

Глава шестая

ПЕРВАЯ РЕДАКТОРСКАЯ СТРАДА

Маршак рассказывал, что они с Твардовским мечтали «завести» свой журнал еще в 1938–1939 годах. И когда в начале 1950 года Александра Трифоновича вдруг «сосватали» на «Новый мир» (дотоле возглавлявший его Константин Симонов переходил в «Литературную газету»), жена А. К. Тарасенкова, М. Белкина, напомнила Твардовскому, как они с Анатолием Кузьмичом хотели, чтобы им дали журнал.

— Дать-то дали… — со вздохом сказал он.

Действительно, ситуация, в которой произошло «исполнение мечты», оставляла желать лучшего. 1949 год прошел под знаком одной из самых шумных и грязных проработочных кампаний — борьбы с так называемым «буржуазным космополитизмом», получившей явственный антисемитский характер[18]. Годом раньше на печально (если не позорно) известной сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук подверглась разгрому генетика. Буржуазной наукой объявили новорожденную кибернетику…

Тем не менее, как писал Исаковский Рыленкову (7 марта 1950 года), Твардовский «очень ревностно принялся за работу».

«А<лександр> Т<рифонович> увлекся работой в журнале сразу, — вспоминает и сотрудница редакции Софья Караганова. — Во время первого своего выступления на редколлегии… он очень волновался, от этого казался особенно красивым и молодым. Говорил приподнято, даже немного (по тем временам) старомодно. Слова забылись, но ощущение запомнилось» (Караганова С. В «Новом мире» Твардовского// Вопросы литературы. 1996. № 3).

Одним заместителем главного редактора стал Анатолий Кузьмич Тарасенков, другим — Сергей Сергеевич Смирнов, вскоре получивший широкую известность своими радиопередачами и книгами о героях обороны Брестской крепости. Членами редколлегии оставались бывшие и при Симонове Валентин Катаев, Константин Федин, Михаил Шолохов и автор превознесенного критикой романа «Белая береза» Михаил Бубеннов («передовых», «сознательных» героев его книги ставили в пример Твардовскому на обсуждении «Родины и чужбины»).

Близки были к журналу и нередко сотрудничали в нем друзья поэта — Маршак, философ Михаил Лившиц, бывший разведчик Эммануил Казакевич, прославившийся повестью «Звезда», критики Владимир Александров и Игорь Сац[19]. Последние вместе с Твардовским горячо поддержали первую повесть Виктора Некрасова «Сталинград» (позже печаталась под названием «В окопах Сталинграда»), ставшую благодаря правдивому изображению войны образцом для многих авторов.

Притягательна была сама личность нового главы журнала.

«Стихи и статьи поступают в распоряжение Александра Трифоновича Твардовского, — писал 2 июня 1951 года Николай Асеев Александру Фадееву о своих новых работах, — с которым я довольно близко сошелся на почве общей ревнивой любви к слову, к стиху неподдельному, ненарочитому. Он очень чуток в этом, и мы в редакции часто проговариваем часами… Он мне очень нравится, даже когда не согласен со мной и высказывает свое. Именно, может быть, потому, что у него есть свое, не заимствованное и не показное». И позже: «Вообще с А. Твардовским как-то производительно (курсив мой. — А. Т-в) разговаривать».

Атмосфера в редакции была отнюдь не общепринятой.

«Я скоро понял, — писал новый сотрудник, в будущем один из верных помощников Твардовского, Алексей Кондратович, — здесь работают, когда нужно, а не когда полагается по службе, рабочих часов здесь фактически нет. И понял я, что Твардовский совсем не „фирменный редактор“, это выражение я потом услышал от него, и означало оно „редактор для обложки“, для подписи, для торжественности звучания, а не для дела.

…Я заметил: Твардовский уезжает вечером с толстой папкой, в ней рукописи, верстки, письма. И предупреждает: „Я буду завтра“ или: „Приеду послезавтра“, и, значит, к этому времени папка будет просмотрена, прочитана, ответы написаны, верстки исчерканы карандашом.

…Если ему что-то нравилось, он не откладывал похвалы автору на завтра: тут же звонил или писал письмо».

Сам Александр Трифонович впоследствии относился к этому периоду своей редакторской деятельности как к еще недостаточно зрелому и эффективному. Не много внимания уделяется ему и в критике. «Существует недобрая легенда, что в годы своего первого редакторства Твардовский действовал чуть ли не на ощупь, — писала исследователь его творчества Марина Аскольдова-Лунд (Швеция, Гетеборг) в статье „Сюжет прорыва. Как начинался „Новый мир“ Твардовского“ (Свободная мысль — XXI. 2002. № 1, 2) и горячо оспаривала это мнение: — Это неправда. Идя в „Новый мир“, он знал, за что собирается бороться. В его военной поэзии и очерках была сконцентрирована нравственная программа будущего журнала. Если какие-то направления и открывались им заново, то все равно они были заложены в предшествующем его творчестве».

И чуть позже: «Война и трагедия деревни слились для Твардовского в единую трагическую стихию, в поток, который питал журнал».

Конечно, «Новый мир» начала 1950-х годов еще не тот, каким сделался позже. Любопытная частность: в одном из первых номеров, подписанных новым редактором (№ 10 за 1950 год), помещена пространная статья В. Ермилова «Советская литература — борец за мир», где неоднократно одобрительно говорится о Твардовском. В дальнейшем такого не будет никогда. Да и вообще подобные малосодержательные опусы станут появляться в журнале все реже — даже по обязательным, официальным или юбилейным поводам. И сами имена Ермилова и близких ему по духу и приемам авторов в будущем просто непредставимы на новомирских страницах.

Зато они широко открыты для таких дебютантов, как недавний выпускник Литературного института Юрий Трифонов с романом «Студенты», учительница Любовь Кабо (роман «За Днестром»), новеллисты Борис Бедный и Владимир Дудинцев, молодые поэты Константин Ваншенкин и Расул Гамзатов.

То, что в отличие от других изданий здесь все чаще появляются смелые аргументированные оценки текущей литературы, соответствовало стойкой позиции главного редактора. «Твардовский был в нашей среде одним из тех, кто при характерном для того времени общем ослаблении художественных критериев, — вспоминал много лет спустя Константин Симонов, — …соблюдал довольно суровый уровень публичных литературных оценок… Запомнилось и чисто зрительно: угрюмо-насмешливое, подпертое рукой, откуда-то сбоку глядящее на тебя укоризненное лицо Твардовского в те минуты, когда ты преувеличенно хвалишь что-то, что на самом деле не след хвалить» (Симонов К. Таким я его помню // Воспоминания об А. Твардовском. Сборник. М., 1978).