Геннадий Седов - Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

В разгар бесчинств чигиринский епископ Платон обратился к разъяренной толпе с пасторским увещеванием: прекратить избиение и ограбление евреев. В течение дня владыка совершал крестный ход по улицам Подола, где картина была особенно безотрадна. Умолял пощадить жизнь и имущество евреев, несколько раз опускался перед погромщиками на колени. Кончилось тем, что какой-то полупьяный мастеровой бросился на него с кулаками: «А-а, ты за жидов, чертов поп?»

К христианам, пытавшимся защитить еврейских соседей, черносотенцы были беспощадны. Работавший дворником в доме купца Бражникова на Львовской улице Василий Караевский, не пустивший во двор, где жило еврейское семейство, толпу громил, был забит до смерти кольями и палками. Изуродованный его труп долго висел неубранным на заборе.

Городская полиция не только не пресекала бесчинств, но часто сообщала черносотенцам адреса, по которым проживают евреи. Околоточный надзиратель Старокиевского участка обратился к дворнику дома на Пушкинской улице с требованием указать толпе громил еврейские квартиры, чтобы, как он выразился, «не вышло недоразумений». Полицейские сами принимали участие в разгромах и грабеже. Еврей-ремесленник Давид Марголин пожаловался в заявлении генерал-губернатору, что квартиру его сына Арнольда, проживающего на улице Мало-Житомирской, разгромила толпа, впереди которой шел городовой, который и привел на место погромщиков, реакции не было никакой. Люмпенам и хулиганам нечего было опасаться отпора со стороны вершителей порядка. Власть не только сочувствовала погромщикам, но и поощряла их к дальнейшим действиям. 19 октября в присутствии начальника II отдела охраны города генерала-майора Безсонова происходили погромы еврейских магазинов в районе Думской площади. Генерал и его свита стояли в толпе погромщиков и мирно с ними беседовали. «Громить можно, — говорил Безсонов, — но грабить не следует». Толпа в ответ кричала: «Ура!» и с чем-то поздравляла генерала.

Представители общественных организаций города, убедившись в тщетности усилий убедить власти силой прекратить вакханалию и бесчинства, направили послание председателю Совета министров графу С.Ю. Витте. В телеграмме, текст которой был опубликован в газете «Киевские отклики», говорилось: «Высшая местная власть приняла жестокие меры против мирных демонстрантов, в результате много ненужных смертей и ранений. Генерал Карасс и губернатор, усомнившись в обязательности Манифеста 17 октября, заявили, что в манифестующую толпу будут стрелять после двух предупреждений, а против хулиганов меры приняты и город в безопасности. Однако всю ночь и утро 19 октября происходили беспримерный грабеж и убийства при полном бездействии полиции и войска, отдельные части которого сочувствуют, а другие содействуют грабежам. Ходатайствуем о немедленном смещении Карасса и Рафальского».

Совет Киевского университета послал в Петербург депутацию, которая заявила графу Витте, что граждане Киева не только не встречают защиты от властей при покушениях на их личную и имущественную безопасность, но последние даже сочувствуют подобным нарушениям. Витте немедленно направил Киевскому, Подольскому и Волынскому генерал-губернатору две телеграммы с требованием прекратить противоправные действия в отношении ни в чем не повинных граждан.

Возымел ли действие начальственный оклик из Петербурга или кто-то из организаторов избиения киевских евреев дал тайную отмашку: «Шабаш, ребята! Перекур!», но двадцать первого октября в Киеве наконец наступило затишье.

В тот вечер она шла в Троицкий народный дом с холодной головой. Убить царского сатрапа казалось ей так же естественно, как выплюнуть долго шатавшийся во рту гнилой зуб. Витя не переставая говорил: расправься они с Сухомлиновым, имена их станут известны всей империи. «Выживем, увидишь: лучшие адвокаты со всей России примчатся защищать в суде. В газетах станут писать. Прославимся, Фейгушка! Почище Измайловичей!»

О том, что Сухомлинов будет на концерте, они узнали от студента-анархиста Руслана Татиева по кличке Ираклий, а тот от своего приятеля Саши Вертинского, писавшего театральные рецензии в «Киевской неделе». Приятель, подрабатывавший статистом в театре Соловцова, помог с билетами, по сумасшедшей цене: двенадцать рублей за кресло в первом ряду, и это было еще по-божески: перекупщики осатанели, заламывали немыслимые цены, лишний билетик публика рвала из рук за версту от здания театра.

План действий они разработали до мелочей. Как только прозвучит звонок на перерыв, оба направляются к правому выходу: она впереди, Витя за ней. Идут к окну, что напротив директорской ложи. Сухомлинов — курильщик, пойдет обязательно в смежную с уборной курительную. («Ну и облегчиться захочется: не мальчик, чать.»)

Она стреляет первой: в грудь или в спину — как получится. Бежит с запасным «браунингом» к боковому выходу. В любого, кто преградит путь, палит без раздумий. Витя прикрывает отход. Выбегают наружу. Мигом в пролетку (на козлах Руслан). И к Днепру, на Левобережье! С ветерком…

Она сжимала коленями сумочку с заряженными пистолетами, думала в напряжении: «Скоро!» «Скоро!»

Затихли аплодисменты, заиграла музыка. Певица в белоснежном муаровом платье, с алой розой на груди пропела негромко: «Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету»…

Она забыла на миг, зачем она тут? с какой целью? Так чуден был диковатый напев незнакомой песни, печальны и нежны слова, так чарующ пленительный голос красивой молодой женщины с ожерельем на открытой шее.

…«ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту».

Защемило в груди. «Только бы не заплакать»… — подумала.

В эту минуту Витя толкнул ее в бок, показал взглядом в сторону ложи.

Там происходило что-то непонятное. Сухомлинова окружили какие-то военные, один что-то говорил ему, наклонившись, на ухо — генерал решительно поднялся, пошел, потянув за руку даму, к двери, исчез за гардиной.

Они досидели до конца концерта. Ехали в гостиницу трамваем, всю дорогу молчали.

Приговоренного к смерти генерал-губернатора или кто-то предупредил (кто именно? когда?), или же по случайному стечению обстоятельств попросту вызвали по срочному делу. В любом случае отнявшая столько времени и сил операция провалилась: все надо было начинать сызнова.

— Бомбами, бомбами следовало действовать! Взорвать к чертовой матери театр! Вместе с публикой!

Сидевший на диване Гроссман-Рощин сверкал глазами.

— «Браунингами» вашими, товарищи, только ворон пугать. Мы у себя в Белостоке опоясали бомбовыми точками улицу, где разместился наш штаб. Полиция носа боится туда сунуть. Угроза беспощадного террора должна висеть над головами наших врагов каждую минуту их существования! Каждую минуту! — Погрозил почему-то пальцем в ее сторону.