Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

Внезапно он вскочил и ударил себя в грудь.

— Я! Я во всем виноват! Недоглядел! Допустил Гаврилу одного выйти из вагона!

— Да Господь с тобой, Петр Федорович, — попытался утихомирить его исправник. — О чем ты говоришь?

— Моя вина! — буйствовал Аврамов. — Недосмотрел! Из-за меня погибает Гаврила!

— Да полно! — Исправник обнял его за плечи и повел к столу. — Давай выпьем за его здоровье! Даст Бог, поправится.

Он налил себе и Аврамову еще по стопке.

Через некоторое время Луженовского снова осмотрел врач, дежуривший в соседней комнате. После осмотра покачал головой:

— Без особых изменений. Две пули в живот чрезвычайно опасны.

Притихший Аврамов нерешительно кашлянул и спросил:

— Что, господин доктор, возможен ли благоприятный исход?

Врач пожал плечами:

— Будем надеяться. А теперь, после осмотра, я могу отлучиться на полчаса и пойти к арестованной.

— Зачем? — удивился Аврамов.

Врач пожал плечами:

— Посмотреть ее и оказать помощь.

— Какую такую помощь, позвольте спросить? — прищурился Протасов.

— Медицинскую, — сухо пояснил врач. — Она в ней нуждается, так как ее сильно избили.

Лицо исправника из любезного сразу сделалось жестоким и неприятным.

— Нет, — резко возразил он. — Этого не надо. Ни доктора, ни следователя я к ней не пушу. Сегодня же вечером ее отправят в Тамбов.

Аврамов, дождавшись конца разговора, повернулся и вышел из квартиры. «Я из нее, дряни, душу вытрясу», — бормотал он, сбегая вниз по ступенькам.

В тот же день вечером в кухню к врачу, который днем дежурил у Луженовского, явились странные посетители. Кухарка вызвала барина. Он пришел не сразу, оторвавшись от обычного вечернего чтения газеты. На пороге переминались с ноги на ногу два мужика.

— Что вам угодно? — сердито поинтересовался хозяин квартиры.

— Вы уж извините нас, господин доктор, — робко начал один из пришедших. — Только вот отрядили нас спросить… Что, правда ли Луженовский ранен серьезно?

— Правда. Две пули в живот, задеты легкие и рука.

— Ну и как он… — после минутной заминки спросил другой. — Возможно ли выздоровление?

— Нет, — сухо сказал доктор. — После такого ранения — определенно нет.

Лица мужиков просветлели.

— Есть Бог на небесах, он и явил свою милость! — широко перекрестились они. — Спасибо, господин доктор, на добром слове!

Мужики ушли. Кухарка, вытирая руки о передник, спросила:

— Что барин, звать ли вас в другой раз-то? Это уж третьи, почитай, за сегодня. И как пить дать придут еще!

— Зови, — разрешил доктор. — Хорошие новости должны быстро распространяться.

В одиннадцать вечера арестованную привели в комнату, где ее ожидал судебный следователь. На Марусю было страшно смотреть: распухшее от побоев тело, голова небрежно перевязана, а лицо превратилось в синюю вздутую маску с багровыми кровоподтеками. Ее усадили на стул, поддерживая сзади и сбоку, — без поддержки она не могла сидеть, все время падала. Следователь сначала в ужасе посмотрел на девушку, потом постарался справиться с собой и спросил почти спокойно:

— Ваше имя?

Она смотрела на него, явно не понимая вопроса. Один глаз у нее заплыл совершенно, второй же еле-еле раскрывался.

— Ваше имя? — растерянно повторил следователь.

— Красное… Красное и белое…«— пробормотала Маруся еле слышно.

— Что?

— Они все бегут… одно за другим, одно за другим…

Следователь отодвинул от себя бумагу и ручку.

— Я не могу снимать показания, — решительно сказал он. — Арестованная бредит. Ей необходима медицинская помощь.

Стоявший за спиной Маруси жандарм оглянулся и вопросительно посмотрел на Жданова, прислонившегося к дверному косяку. Тот равнодушно пожал плечами:

— Это дело тюремной администрации.

Следователь, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.

По телефону разыскали железнодорожного фельдшера Зимина. Ему было приказано сопровождать арестованную во время переезда в Тамбов до станции Терновка.

Дорогу до вокзала Маруся не запомнила. Сознание вернулось, только когда ее втаскивали в вагон. Первое, что она услышала, — гиканье, свист и грубая площадная брань, которой Аврамов награждал ее, казаков, фельдшера, всех, кто подворачивался под руку. Заметив, что арестованная приходит в себя, подъесаул отпихнул поддерживающего ее казака:

— А ну, оставь барышню! Она к твоим рукам непривычная, правда ведь?

Казак ухмыльнулся и отошел. Чтобы не упасть, Маруся прислонилась спиной к стенке купе. Аврамов подошел к ней вплотную, сощурился и вдруг закричал:

— Ну, стреляй же в меня, стреляй! Ну, что же, ведь ты убила Луженовского, убивай и меня!

От него невыносимо несло перегаром, бородавка на щеке дергалась, как жирный черный паук. Фельдшер Зимин, робко наблюдавший из угла эту сцену, вдруг подумал, что маленькая избитая девушка едва до плеча Аврамову достает, и шире он ее раза в три, а вот поди ж ты… Боится он ее, что ли? Или просто так забавляется?

Однако эта забава Аврамову скоро надоела. Он отошел от Маруси на шаг и сказал с пафосом:

— Хорошо тебе все-таки от нас досталось. И правильно- на то мы и казаки, чтобы избивать таких, как ты.

Перед глазами у Маруси опять все поплыло, и она стала медленно сползать по стенке. Зимин успел ее подхватить.

— Воды… — выдавила она из себя, — пожалуйста, дайте воды…

Аврамов, еще не успевший отойти, услышал.

— Не давать! — обернувшись к Зимину, приказал он. — Ничего не давать.

Аврамов оглядел присутствующих, остановил взгляд на приставе Новикове и распорядился:

— Отведите ее в купе второго класса и закройте там.

А Луженовский все это время по-прежнему лежал в квартире исправника. Состояние его было безнадежно, и он об этом догадывался. Но смерть, назначенная ему, была настолько ужасной, что такой