Вильгельм Липпих - Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945

Подобные скопления советских войск возникали относительно редко, однако существовала постоянная опасность проникновения противника на наши позиции.

Внимательно осматривая высокую траву и кустарник позади меня, я всегда оставался начеку, опасаясь красноармейцев, которые могли прорваться через линию фронта поодиночке или небольшими группами. Желая обезопасить себя, мы стреляли по ночам в разные стороны, даже если не раздавалось подозрительных звуков.

Находясь на заболоченной местности, нам было трудно защищаться от вражеского огня из-за нехватки нормальной системы траншей и подземных блиндажей. Вместо них приходилось ограничиваться стеной из толстых бревен высотой в полтора метра, протянувшейся вдоль передовой.

Снабжение продовольствием и боеприпасами из обоза, которые подвозились артиллерийским расчетам, находившимся позади меня, осуществлялось под покровом темноты.

Чтобы не угодить в болото, передвигаться приходилось по особой сети «вельветовых тропинок», которые получили свое название потому, что представляли собой положенные рядом бревна. Такие узкие проходы соединяли периметр передовой с огневыми позициями орудий, располагавшимися в 800 метрах от нас, в тылу, где наша рота спала и принимала пищу. Шагнув с подобной тропинки в сторону, можно было сразу угодить в жидкую грязь почти по колено.

Ходя по «вельветовым тропинкам», я не выпускал из рук автомат и был готов в любую секунду открыть огонь по врагу, просочившемуся на наши позиции. Для прячущегося в траве противника я мог бы стать легкой целью. Психологическое напряжение, вызванное постоянной опасностью, на Волхове было даже сильнее, чем боязнь стать жертвой советского снайпера в Урицке.

В тылу я часто виделся с Шютте и Зауке, однако обстановка была такая сложная, что нельзя было даже мечтать о коротком отдыхе за игрой в карты или перекуре в обществе друзей. Поскольку мое присутствие на передовой было жизненно необходимо для наших артиллеристов, ночевать мне приходилось на линии фронта. И там, и в тылу мы устанавливали непромокаемые палатки на бревенчатый настил, чтобы они не утонули в грязи. Оставаться чистым или сухим в таких условиях, разумеется, никому не удавалось.

Местные болота кишели комарами, от которых невозможно было скрыться. Они проникали даже через специальные сетки, натягиваемые поверх палаток. Это усугубляло наши мучения, вызванные вечными вшами, и не давало спокойно спать. Горячий суп стал роскошью, наши пайки состояли главным образом из галет и консервированного тунца или колбасы. Хотя мы не теряли бодрости духа, недостаток сна и скверное питание, а также чудовищное напряжение, вызванное боями, доставляли нам бесконечные физические и моральные страдания.

В середине мая Красная Армия отказалась от попыток возобновить наступление на Волховском фронте. Воспользовавшись этим, 22 мая мы начали наступление по всему периметру «котла». В конце месяца 58-я дивизия и другие части вермахта сломили сопротивление советских войск и снова взяли их в клещи.

По мере сжимания границ «котла» русские стали отчаянно сопротивляться, и их и без того отчаянное положение еще больше ухудшилось. Советская артиллерия продолжала обстреливать нас с восточного берега Волхова, однако окруженные красноармейцы испытывали серьезный недостаток в боеприпасах и военном снаряжении и поэтому не могли дать нам достойный отпор.

Попавшие в «котел» русские солдаты предпринимали отчаянные, самоубийственные атаки на наши позиции, испытывая сильное моральное давление со стороны своих политических комиссаров или политруков. При сильной нехватке винтовок советские командиры заставляли рядовых идти в бой без оружия, чтобы они могли подобрать оружие своих убитых товарищей. Однажды я собственными глазами наблюдал подобную картину, когда прямо на меня бежал безоружный русский солдат.

От пленных бойцов противника наша разведка выяснила, что позади атакующих советских частей, шедших на верную смерть, стояли специальные заградительные отряды с пулеметами, готовые стрелять в тех своих соотечественников, кто не выдержит и побежит назад. Противнику удалось организовать пару мощных атак, которые ненадолго прорвали линию фронта, однако он понес при этом огромные потери, не добившись поставленной цели. Мы видели убитых русских солдат, чьи бесчисленные тела устилали открытое пространство перед нами.

Вернувшись одним июньским утром на фронт, я занял свой обычный наблюдательный пост в нескольких футах справа от него вместе с нашим солдатом, вооруженным новым мощным пулеметом MG-42. По причине своей высокой скорости стрельбы MG-42 производил характерный звук, напоминающий треск разрываемой ткани. Главное его достоинство состояло в высокой надежности даже в условиях Волхова с вечной влажностью и грязью.

Как это часто бывало, пулеметчик был со мной незнаком, и мы постепенно завязали разговор, вместо того чтобы следить за перемещениями противника. Спустя полчаса после моего прихода русские предприняли атаку на наши позиции на ничейной земле, густо поросшей кустарником. Пулеметчик тотчас же открыл по ним огонь, а я попросил наших артиллеристов обстрелять из 75-мм орудий цели, находившиеся в 25 метрах передо мной.

Когда красноармейцы подошли к нам еще ближе, я поддержал пулеметчика выстрелами из автомата. Несмотря на то что ответных выстрелов не последовало, а противник был плохо виден среди кустов, мы продолжали простреливать пространство перед собой. Вскоре на противника обрушились снаряды наших артиллерийских орудий.

Когда ствол пулемета раскалился от непрерывной стрельбы, мой новый товарищ сбросил его в лужу, и над водой тут же поднялась струйка пара. Поставив новый ствол, он продолжил стрельбу. Вскоре его окружали кучи отстрелянных гильз.

Наша беспрерывная стрельба не прекращалась следующие полчаса. Опустошив третью или четвертую автоматную обойму, я спрятался за деревянным бруствером, чтобы за 15 секунд перезарядить автомат. В это мгновение до меня дошло, что пулемет замолчал. Я подумал, что пулеметчик, по всей видимости, снова меняет ствол.

Посмотрев вправо, я увидел, что он лежит на земле. В следующую секунду я заметил пулевое отверстие в его виске, чуть ниже края каски, из которого вытекала струйка крови. Выстрел, убивший моего товарища, был не слышен в шуме боя, однако точность попадания свидетельствовала о том, что он стал жертвой вражеского снайпера.

В разгар боя времени на раздумья о судьбе убитого у меня не было, однако в моей голове мелькнула мысль о том, что вместо него я мог бы лежать сейчас с пулей в голове, если бы не пригнулся или если бы моя обойма истощилась несколькими секундами позже.