«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков
1950–1952
Борьба за мир и «партийная независимость». Продолжение личного дела Томаса Манна
Нынешнее [советское] правительство теоретически считает себя сторонником демократии. Оно, я в этом убежден, искренне предано делу мира как по практическим, так и по идеологическим причинам. Кроме того, нынешнее правительство объявляет и утверждает конституционную защиту гражданской и религиозной свободы. <…> Его намерение в том, чтобы поощрять братство между людьми и улучшать судьбу простых людей.
Джозеф Э. Дэвис. Миссия в Москву[322]
С 1933 по 1939 год Томаса Манна неоднократно приглашали в Советский Союз. После Второй мировой войны приглашения больше не приходили. В Москве прекрасно знали личную ситуацию писателя, его сомнения и колебания. Приглашать его в СССР в обстановке холодной войны было бессмысленно. Иначе обстояли дела с посещениями советской оккупационной зоны Германии. Она была частью отечества Томаса Манна, а Веймар как символ литературной классики был частью его культурной идентичности. Этим всегда можно было оправдать визит в восточную зону.
В письме от 13 апреля 1950 года Бехер пригласил его посетить ГДР в рамках предстоящей новой поездки в Европу. Он сообщал, что недавно была основана Германская академия художеств. «Вам следует знать, – добавлял он почтительно, – что для нас, конечно, было бы большой честью, если бы Вы позволили выбрать Вас почетным членом-корреспондентом нашей академии. Но сначала я хотел бы прозондировать почву у Вас и спросить Ваше мнение об этом проекте»[323].
Письмо Бехера опоздало, так как Томас Манн еще 19 апреля выехал из Калифорнии и через Чикаго и Нью-Йорк отправился в Европу. С докладом «Мое время», который был снят с программы в Библиотеке Конгресса, он выступил в Стокгольме, Лунде и с особенным успехом в парижской Сорбонне. 14 мая еженедельник «Фигаро литтерэр» поместил пространное интервью с ним, в котором речь шла о Германии, «Докторе Фаустусе», а также об СССР и коммунизме. Дискуссия вокруг его прошлогоднего визита в Веймар не затихала. На вопрос, считает ли он себя человеком, способным внести вклад в новый порядок, писатель («после некоторого молчания», как отметила журналистка) сказал: «Совершенно ясно, что я абсолютно непригоден и неприемлем для советского общественного строя. От коммунизма я очень далек». Формулировка была однозначной и, очевидно, предназначалась для компетентных инстанций в США.
После такого – казалось бы – недвусмысленного вступления Томас Манн в духе «Путевого очерка» и ответа Ольбергу объяснил причины своей поездки в Веймар. Затем следовал идеологический экскурс:
Я всегда придерживался мнения, – сказал он журналистке «Фигаро литтерэр», – что между коммунизмом и фашизмом существует различие по сущности, а говоря о «коммунизме», я говорю не о сталинизме, нет. Я говорю о коммунизме и о русской революции 1917 года. Это великое историческое событие, социальная революция после политической французской революции, и она, так же как и другая, оставляет след в жизни человеческого общества.
Коммунизм, несмотря на все отталкивающее, что в нем есть, является связью с будущим человечества. Его внешние формы на мгновение могут походить на формы фашизма и нацизма – но фашизм и нацизм есть не что иное, как отрицание человека, нигилизм[324].
На различие в сущности между двумя «враждующими братьями» Томас Манн регулярно указывал с середины тридцатых годов. Новым в его экскурсе было подчеркнутое разграничение между коммунизмом и сталинизмом, т. е. вариация в терминологии. В этой связи следует вернуться к двум другим работам Томаса Манна, написанным примерно за год до этого.
В 1949 году в заявлении для «Юнайтед пресс» и в неопубликованной «взрывной статье» он высказался на тему советских перебежчиков.
Один из абсурдных феноменов нашего времени, – констатировал он в статье, – состоит в том, что самый нездоровый из созданных им типов, а именно коммунистический ренегат, одержимый болезненной жаждой клеветы и доносительства, стал балованным любимцем буржуазного общества. <…> Эти отщепенцы были настроены против России не потому, что она коммунистическая, а потому, что она недостаточно коммунистическая! Это они, по крайне мере, по их мнению, верные коммунисты, и они ненавидят Россию Сталина с совсем другой стороны, нежели мы. Но мы принимаем их в союзники, а они принимают нас![325]
Томас Манн поднял специфическую тему – бегство на Запад советских шпионов и функционеров. В числе самых известных из них были Александр Бармин, Игнац Рейсс, Вальтер Кривицкий, Федор Раскольников, Александр Орлов, которые бежали еще в тридцатые годы. 24 января 1949 года (цитированная неопубликованная статья Томаса Манна была датирована 12 февраля 1949 года) в Париже начался судебный процесс против еженедельника «Леттр фран-сэз» по иску еще одного перебежчика – Виктора Кравченко. Книга Кравченко, озаглавленная «Я выбрал свободу» (I Chose Freedom), была жестким памфлетом против политики Сталина. Французский коммунистический еженедельник обвинил перебежчика во лжи, из-за чего тот подал на него в суд.
Особенностью феномена перебежчиков был тот факт, что почти никто из них не считал себя антикоммунистом. Все названные ренегаты обвиняли Сталина в искажении коммунизма и предательстве революционных идеалов 1917 года. Критикуя благожелательный прием этих людей на Западе, Томас Манн хотел показать, что официальные США, по его мнению, лицемерят: они утверждают, что сдерживают коммунизм, а на самом деле заинтересованы в геополитическом господстве. К самим советским ренегатам он не испытывал ни малейшей симпатии. В 1951 году он назвал их «предателями всех до одного»[326].
Итак, в интервью «Фигаро литтерэр» от 14 мая 1950 года Томас Манн подчеркнуто отграничил коммунизм от сталинизма. Сходство этого отграничения с идейной установкой советских перебежчиков – при всем различии мотивов – неоспоримо. По словам писателя, от фашизма по сущности отличался не сталинизм, под которым он, вероятно, подразумевал «автократическую революцию», а коммунизм и революция 1917 года. Отсюда напрашивается вывод, что Сталин, по мнению Томаса Манна, исказил «позитивную» коммунистическую идею. Де-факто Томас Манн обвинял «вождя народов» в том же, в чем его обвиняли советские перебежчики.
В марксистском
