Слушая животных. История ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни - Ноэль Фицпатрик
Это была вытягивающая шина Томаса — Шредера. Впервые ее применили во время Первой мировой войны. С ее помощью раненые солдаты могли стоять и продолжать сражаться в окопах. С 1916-го по 1918-й шина Томаса, как ее тогда называли, снизила смертность от переломов бедренной кости с 80 до 20 процентов. Эта же шина должна была теперь спасти лапу собаки, лежащей на кухонном столе. Я вытянул сломанную заднюю лапу, перевязал ее, прикрепил к шине и обмотал скотчем, а потом сделал собаке укол ревивона и велел Ларри какое-то время держать пса дома.
Это ему не понравилось, так как собака жила на улице, но он подчинился, потому что я предупредил, что, если вернусь и увижу на повязке следы навоза, ответственность будет на нем. Впрочем, это могло случиться и дома, поскольку навоза здесь хватало.
— Ну что за человек! Ужасный человек! — причитал Ларри, возвращая ветчину и джем на прежнее место в центре стола.
Потом он наклонился над открытым очагом, над которым был закреплен металлический вертел с несколькими крюками. С одного он снял большой черный чайник.
— Выпьете чаю, прежде чем трогаться в обратный путь? — предложил он.
Я вежливо отказался, поблагодарив его за гостеприимство, и направился к выходу.
Много лет спустя мне пришлой, делать такую же шину для себя — из проволоки, детского сиденья для унитаза и старой кроссовки. После перелома щиколотки эта шина позволяла мне достаточно долго стоять, когда я оперировал. Хирург велел мне находиться в покое в течение полутора месяцев, но я никак не мог себе этого позволить — слишком много операций нужно было сделать. Понимаю, что в ваших глазах могу показаться лицемером, потому что сам всегда бешусь, когда хозяева моих пациентов не следуют моим рекомендациям, но я был уверен, что все под контролем — моя нога надежно закреплена и находится в полном покое, только не горизонтально, а вертикально. Впрочем, операция на моей ноге оказалась неудачной вовсе не по моей вине; искусственный костный трансплантат растворился и не заполнил отверстий в таранной кости. Пришлось делать операцию повторно, используя костный мозг из моей тазовой кости. Честно говоря, вины хирурга в этом тоже не было. В следующий раз я научился оперировать, сидя уже в кресле-каталке, поскольку отказать пациентам, которые во мне нуждались, я не мог.
Делайте, что я говорю, а не что я делаю!
* * *
В следующий раз я увиделся с Ларри морозным февральским утром несколько недель спустя, когда он вызвал меня срезать рога его быкам. Сделать это нужно было до того, как скот отправят на рынок. Операция жестокая, но необходимая, чтобы снизить риск травмирования людей и других животных. Спиливать рога следует в месте соединения с черепом, захватывая часть плоти, из которой они росли. В юности я не раз проделывал эту операцию и отлично с ней справлялся. Отец именно этим и занимался в тот день, когда меня через неделю после рождения привезли домой. Но я не любил обезроживание вовсе не поэтому. Процесс этот, мучительный и для людей, и для животных, всегда казался мне ненужным, потому что гораздо проще было удалить бугорки рогов у телят в младенчестве. Впрочем, и это тоже было не самым приятным делом, ведь бугорки выжигались раскаленным металлическим прутом. И все же это было не сложнее многого из того, что мне как ветеринару приходилось делать в начале девяностых в Ирландии и что люди делали веками до меня. Однако Ларри не был сторонником современных веяний вроде выжигания бугорков рогов у телят или использования электричества. Поэтому я приехал к нему февральским утром для спиливания рогов.
Я припарковал машину и прошел во двор мимо ржавых ворот, привязанных к ворованному электрическому столбу. К брюкам тут же прицепился клубок каких-то колючек. В полумраке зимнего утра стояли двадцать три годовалых бычка, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и разбивая тонкий лед на многодюймовом слое навоза, покрывавшем скотный двор. Над стадом поднимались облачка пара от теплого дыхания и жарких тел — словно дымовые сигналы угрозы, исходящие из раздутых ноздрей и потных боков животных. Все двадцать три быка медленно повернули головы ко мне, когда я вошел в ворота и оказался по самые икры в навозе перед домом Ларри.
Он стоял в дальнем конце двора у бочки, куда дождевая вода стекала с соломенной крыши. Водопровода не было. Борода Ларри свисала в ледяную воду, которая стекала по трубе с водосточного желоба. Когда я подошел ближе, то понял, что он моет большую плоскую пилу с деревянными ручками, причем моет ее тряпкой, в которой я узнал его кальсоны и предположил, что он совмещает два дела; мытье инструмента и стирку.
Пила на небольших ирландских фермах используется для массы всяких дел. У Ларри она была в точности такой же, как и у нас на ферме. Я пользовался ею сотни раз. Сегодня отцовская пила хранится в стеклянной витрине в моем офисе, где я живу и работаю. Рядом с ней красуются старинный шприц для инъекций и пара щипцов — первые в моей жизни и последние в жизни отца.
На другом конце двора, рядом с быками, я заметил две маленькие ножки, торчащие из-под ржавой перевернутой бочки, которая медленно перемещалась по обледенелому двору. Резиновые сапожки принадлежали маленькому мальчику. Он осторожно наступал на ледяную корку поверх замерзшего навоза, потом с трудом отрывал вторую ногу и так же осторожно переставлял ее вперед, и она пробивала тонкий лед и погружалась в темную навозную жижу.
— Что это, Ларри? — воскликнул я, указывая на бочку на ножках. Изо рта у меня вырвался клуб пара и повис в морозном утреннем воздухе.
Он оторвался от своей работы, повернул короткую шею влево от сгорбленной спины и посмотрел на медленно передвигающуюся бочку.
— Ворота, конечно!
— Что значит «ворота», Ларри?
— Ну, то и значит, ворота! Он встанет у конца загона, а когда быки побегут, он их остановит.
«Ну, конечно, — подумал я. — Он шутит, что ли? Маленький мальчик внутри железной бочки должен остановить стадо из двадцати трех обезумевших быков, которые, чтобы вырваться, готовы разнести все на своем пути?» Но вместо этого я сказал что-то вроде:
— Но это
