Наталья Горбачева - Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

Господи, благослови! И я шагнула в темные дебри. Продираясь сквозь ельник, через несколько минут я вышла на трассу. Господи, слава Тебе! Трасса — это громко сказано. Так называют у нас неширокую асфальтированную дорогу на Павлово. Неосвещенная дорога, на небе ни звездочки, машин уже нет, провинция. Я не могла разобрать даже, в какую сторону идти.

Наконец вдали прорезались маленькие огоньки фар. Подъезжавший грузовик сильно тарахтел по колдобинам. Странно, что он их совсем не объезжает! Я стала голосовать. Грузовик затормозил, открылась дверца, и к своему ужасу, увидела двух молодых парней.

— Говорю же не привидение! — крикнул один и заржал. — Живая тетка. Из леса, что ли? Чё-та ты припозднилась. Садись, — и протянул руку. — Чё ждешь, торопимся. Да не боись. Мы пьяные.

— А вы из Павлова или в Павлово? — тянула я время. Лучше уж ночевать в лесу.

— А тебе куда надо?

— До станции.

— Садись. В ту сторону и едем. Не, ты правда из леса? С приветом от Лешего?

Я показала им корзину с грибами.

— На Бабу-ягу вроде не похожа.

— Езжайте, ребята, я на метле как-нибудь…

Парни дружно заржали.

— Не, я тебе говорил, что тетки здесь клёвые, — загоготал тот, что сидел за рулем. — Садись, Яга. Поедешь с нами, а то мы одни заснём. На свадьбе угулялись.

— Куда едете-то?

— Куда-куда! В Москву.

— Я с утра из Москвы, — вздохнула я, не решаясь сесть.

— А мы из Баден-Бадена, — заржали оба. — Ладно, не боись, мы сами тебя боимся. Думали, что привидение.

И я села в машину. Ста смертям не бывать, а одной не миновать.

— Пить хочу, умираю! — От жажды мой язык еле двигался.

Тот, что сидел рядом, услужливо предложил хлебнуть коньяка.

— Воды! — взмолилась я. — Пять часов проплутала.

— Витек, ты понял? И в штаны не наклала. Я б на такой женился, — сказал шофер.

— Ничё так, — подтвердил другой. — Она, наверно, мужа в лесу кокнула. Га-га-га! Теперь свободная.

— От жажды умру… — я повторила свою просьбу, стараясь не обращать внимания на их пьяные шутки, но держась-таки за дверную ручку, чтобы в случае чего выскочить из грузовика.

— Нет воды, только коньяк, — протянул сосед бутылку.

— Ладно, на станции из колодца попью, — сказала я.

— А мы тебя с собой возьмем. В Москву, — поддал газу водитель.

— Спасибо. Только из Москвы. До станции целой довезите.

Стали они допытываться, точно ли я из Москвы, задавая дурацкие вопросы. Я, пытаясь юморить, отвечала. Развеселились ребята, а у меня — сердце в пятки: вот-вот в кювет кувыркнемся. Из-за тарахтения грузовика половину слов не было слышно. Когда же кончится эта мука!

Сидевший рядом со мной допил бутылку коньяка и стал шарить по моей талии.

— Убери руки! — заорала я.

— Ты чё! — обалдел сосед. — Дай бутылку выброшу.

Он повертел ручкой на двери, открыл окно и выбросил стеклянную тару прямо под колеса. В другой раз сказала бы крепкое словцо, но теперь слова надо было выбирать.

— Вася, не плюй в колодец, — крикнула я соседу в ухо, — а то сам на такую бутылку наскочешь.

— Да ладно, — вяло махнул рукой сосед. — Не умничай!

Все замолчали. И водителя, и шофера клонило в сон. Где же станция, Господи? Может, это вообще не та трасса? Господи помилуй, спаси и сохрани. Я забыла все свои лесные приключения…

— Ребята, не спим, не спим! — хлопала я в ладоши перед их ушами.

— Не тарахти! — отмахивался мой сосед.

Наконец я увидела знакомые огоньки. Когда до переезда оставалось метров сто, я скомандовала:

— Тормозим!

— В Москву едем, — начался снова пьяный бред. — Будешь нас веселить.

— Тормози, говорю, а то выпрыгну, — заорала я, потому что выйти мне надо было именно здесь, на повороте к станции, а от переезда — придется возвращаться. Я приоткрыла дверцу грузовика.

— Тормози, Леха! Достала эта экстремалка, — сказал сосед. — Чем расплачиваться будешь?

Я спрыгнула с подножки и, ощутив ласковый ветерок свободы, сказала снизу:

— Спасибо, парни! Помолюсь о вас.

— Д-дай адресочек-то, — стал заикаться Вася. Совсем худо ему стало.

— Адресочек? Храм мученика Трифона.

— Чё правда, не поедешь? — спросил водитель Лёха.

— С самоубийцами? Спасибо, — ответила я и хотела было разразиться проповедью, но язык, как и все тело, устал донельзя. — Вы вот что… За переездом будет проселочная дорога направо — в дубовую рощу. Проспитесь там, не то прямо в ад попадете.

— К ч-чертям? Не, не поп-падем, — пообещал Вася заплетающимся языком.

— Дай Бог, — вздохнула я.

— П-прощай, если что…

Дверца захлопнулась, грузовик рванул с места. Глянула я на него сзади, перекрестила. Как доехала на нем живая? Верно, надо было за этих парней кому-то помолиться, вот и послал мне Господь этот шальную трехтонку. А что, хорошие парни — ни одного матерного слова не сказали! Ангелы, дорогие, доставьте Василия и Алексия по назначению…

Пристанционный поселок уже спал — редко где светилось окошко. Я знала, что никто не откроет, если попроситься переночевать. Да и самой боязно: не знаешь, на кого нарвешься. Такое лукавое время… Доковыляв до колодца, я напилась воды. Иначе не знаю, выдержала ли еще восемь километров пути до дома!

Когда горящие огоньки скрылись из виду, в полной темноте сразу напал страх. «Ну чего бояться?», уговаривала я себя. Проселочная дорога шла все больше полем, разбойников здесь не водится, волки не бегают, собаки все знакомые; шорохи — это деревья неодушевленные на обочине шумят. А поди ж ты — страшно. В лесу-то как собиралась ночевать? Уговоры не помогали. Тогда я стала молиться вслух: громко читала подряд все молитвы, которые знала. Читала и думала: «Что же ты орешь, ведь внимание к себе привлекаешь!» Прекращала молитву — снова нападал животный страх. Но когда молилась — чувствовала, что на меня словно опускалась какая-то защитная оболочка. Об этом не расскажешь, надо пережить.

Чтобы срезать три километра пути, можно было свернуть на заброшенную узкоколейку, по которой лет тридцать назад вывозили торф из нашего поселка. По ней и днем-то не каждый соглашался идти, а ночью… Сильная усталость, оказывается, придает смелости. Когда я свернула с дороги, мне стало вдруг себя жалко до слез… Господи, за что? Захлестнула обида на весь мир — сидят себе людишки в теплых и светлых жилищах, никто обо мне даже не вспомнит! Шла я медленно. Узкоколейка обросла дикой малиной. Корзина цеплялась за кусты, казалось, что тебя все время кто-то дергает за руку. Мои молитвословия стали прерывистыми: каждый раз, когда спотыкалась о какую-нибудь корягу, из головы вылетала вся последовательность слов, и я начинала сначала. В конце концов я перестала повторять и слова, только иногда выкрикивала: «Господи! Господи!» Но это и была настоящая молитва — из самой глубины сердца.