Милован Джилас - Беседы со Сталиным

Нам было ясно, что между Москвой и Белградом что-то происходит, хотя мы точно не знали, что именно, и я не могу сказать, что мы были удивлены. В любом случае наше критическое отношение к советской действительности и позиция Москвы по отношению к Белграду могли только отсрочить наши переговоры, поскольку мы оказались не у дел, были вынуждены убивать время в разговорах и в посещении московских старомодных, но как таковых непревзойденных театров.

Никто из советских граждан не осмеливался посещать нас, потому что хотя мы и были из коммунистической страны, но все равно принадлежали к категории иностранцев, с которыми, согласно букве закона, граждане СССР не могли общаться. Все наши контакты ограничивались официальными встречами в Министерстве иностранных дел и в Центральном комитете. Это раздражало и обижало нас, тем более что в Югославии не было подобных ограничений, особенно для представителей и граждан СССР. Но именно это заставило нас сделать критические выводы.

Наша критика еще не достигла уровня обобщения, но была полна примеров, почерпнутых из конкретной действительности. Вукманович-Темпо обнаружил дефекты в армейских зданиях, чего он не стал скрывать. Чтобы скрасить скуку, Коча Попович и я отказались от наших отдельных апартаментов в гостинице «Москва», но общую квартиру нам не давали до тех пор, пока ее не привел в порядок «электрик», что означало, как мы поняли, установку подслушивающих устройств. Несмотря на то что «Москва» была новой и самой большой гостиницей, ничто в ней не работало как следовало бы – было холодно, водопроводные краны протекали, ваннами, привезенными из Восточной Германии, нельзя было пользоваться, потому что сточная вода заливала пол. Ванная комната не запиралась на ключ, что дало Поповичу повод проявить свое искрометное остроумие: архитектор принял во внимание то, что ключ может потеряться, и поставил унитаз рядом с дверью, чтобы одной ногой дверь можно было держать закрытой.

Я часто с сожалением вспоминал мое временное проживание в гостинице «Метрополь» в 1944 году. Там все было старое, но в рабочем состоянии, пожилой обслуживающий персонал говорил на английском и французском языках, был обходителен и пунктуален. А в гостинице «Москва»… Однажды я услышал стон в ванной комнате. Там я обнаружил двух рабочих. Один из них чинил что-то на потолке, а второй держал его на своих плечах.

– Ради бога, товарищи, – сказал я, – почему вы не возьмете приставную лестницу?

Рабочие пожаловались:

– Мы уже много раз просили руководство, но никакого толку – нам всегда приходится так страдать.

Гуляя, мы осматривали «красавицу Москву», значительная часть которой представляла собой большую деревню, заброшенную и неразвитую. Шофер Панов, которому я прислал в подарок из Югославии часы и с которым установил сердечные отношения, не мог поверить, что в Нью-Йорке и Париже больше автомобилей, хотя не скрывал своего разочарования качеством новых советских машин.

Когда мы посещали императорские могилы в Кремле, девушка-гид с националистическим пафосом говорила о «наших царях». Хвастовство русским превосходством было повсюду и принимало гротескные формы.

И так далее в том же духе… На каждом шагу мы наталкивались на до тех пор не замечавшиеся аспекты советской действительности: отсталость, примитивизм, шовинизм, комплекс великой державы, хотя все это сопровождалось героическими и сверхчеловеческими усилиями перерасти прошлое и обогнать естественный ход событий.

Зная, что в медных лбах советских руководителей и официальных политических деятелей даже малейшая критика преобразуется в антисоветскую позицию, мы самопроизвольно замыкались в нашем собственном кругу, когда находились в присутствии русских. Поскольку мы представляли собой в то же время и политическую миссию, мы начали обращать внимание друг друга на все «неловкое» в нашем поведении или речи. Эта замкнутость начинала принимать организованное свойство. Помню, как, зная об использовании подслушивающих устройств, мы начали следить за тем, что говорили в гостинице и в кабинетах, включать радио во время разговоров.

Советские представители, должно быть, заметили это. Напряженность и подозрения быстро росли.

К тому времени саркофаг с телом Ленина, который во время войны прятали, вернули на Красную площадь. Как-то утром мы отправились туда. Сам визит не имел бы никакой важности, если бы он также не вызвал во мне, как и в остальных, нового и до тех пор неведомого нам сопротивления. Когда мы медленно спускались в мавзолей, я увидел, как простые женщины в платках крестились, как будто приближались к усыпальнице святого. На меня тоже нашло какое-то мистическое чувство, нечто забытое из далекой юности. Более того, все было устроено таким образом, чтобы вызвать в человеке именно такое чувство, – блоки гранита, застывшие часовые, невидимый источник света над Лениным и даже его тело, высохшее и белое, как мел, с редкими волосками на черепе, как будто их кто-то посеял. Несмотря на мое уважение к гению Ленина, мне показалось неестественным и, более того, антиматериалистическим и антиленинским это мистическое сборище вокруг его бренных останков.

Даже если бы нам не приходилось бездельничать, мы все равно хотели бы посмотреть Ленинград, город революции, город многих красот. По этому вопросу я обратился к Жданову, и он любезно согласился. Но я заметил также определенную сдержанность. Встреча продолжалась едва ли десять минут. Тем не менее он не преминул спросить меня, что я думаю о заявлении Димитрова в «Правде» по поводу его визита в Бухарест, во время которого он призвал к координации экономических планов и к созданию таможенного союза между Болгарией и Румынией. Я ответил, что мне не нравится это заявление, поскольку оно рассматривает болгаро-румынские отношения в изоляции и является преждевременным. Жданов также не был удовлетворен этим заявлением, хотя и не высказал причин недовольства; они появились вскоре после этого и ниже будут изложены мной подробно.

Приблизительно в то же самое время в Москву прибыл представитель югославского внешнеторгового ведомства Богдан Крнобрня, и поскольку он не мог преодолеть некоторых препятствий в советских учреждениях, то одолевал меня просьбами поехать вместе с ним к Микояну, министру внешней торговли.

Микоян встретил нас холодно, выдавая свое нетерпение. Одна из наших просьб состояла в том, чтобы Советы поставили нам из своих зон оккупации железнодорожные вагоны, которые они нам уже обещали, – тем более что многие из этих вагонов были вывезены из Югославии, а русские не могут их использовать, потому что у них железнодорожная колея шире, чем у нас.