Лев Лурье - Хищницы

«Понимаю все богатство твоей натуры, всю чуткость твою ко всему прекрасному и благородному, а потому так высоко ставлю тебя. Без таких людей, как ты, жизнь была бы пустыней, а в пустыне стоит ли жить? В твоем дорогом образе Бог послал мне светоч, и я должен сохранить его не только для себя, но главное – для своей родины».

«Ты чудный человек, чудная женщина, редкий ум, редкое сердце. Поэтому-то все так любят тебя. Каждый к тебе приближающийся чувствует инстинктивно, что ты хорошая, святая, звездочка, упавшая с небес на землю… А потому сохранять для мира эту звездочку не только личная моя, но и общественная обязанность. Я эту обязанность признаю больше других, хотя бы только потому, что люблю тебя больше, чем все люди, взятые вместе…»

«Прежде всего, тебя надо сохранить для всего хорошего, что ты можешь сделать, тебя надо отдать России и сохранить для нее…»

«Да, твоя власть над моей душой безгранична…»

«Еще через три часа я поцелую твою рученьку, а потом пойду на дневную сутолоку, гордый как Цезарь, вносящий в Рим трофеи своих побед, радостный, как апостол при вести о воскресении Христа, богатый, как Крез, и смелый, как Муций».

Новый 1897 год Шабельская справляла уже в Петербурге, в гостях у Алексея Сергеевича Суворина, в подарок редактору Елизавета Александровна привезла изданный в Берлине роман Суворина «В конце века. Любовь» в своем переводе.

Ковалевский снял для любовницы огромную 12-комнатную квартиру на Екатерингофском (ныне Римского-Корсакова) проспекте. Мебель для квартиры была все с той же нижегородской выставки. Там, в Нижнем Новгороде, был знаменитый Прохоровский павильон, который приобрел особую, как говорили на выставке, «амурную популярность». Он был заставлен роскошной бархатной мебелью и больше похож «то ли на будуар, то ли на гостиную, то ли вообще на какой-то храм любви». После окончания выставки хозяева павильона в знак особого расположения всю эту мебель подарили Шабельской. Ею она по приезде из Берлина и обставила теперь уже собственный «храм любви».

В доме 14 по Екатерингофскому проспекту, рядом с Харламовым мостом, кроме самой Шабельской, постоянно проживал еще один человек – доктор Алексей Борк, он жил в третьем этаже, Шабельская – в бельэтаже.

Как и с Ковалевским, познакомилась с ним Шабельская все на той же Нижегородской выставке. К 40 годам пристрастие к морфию и алкоголизм стали для Шабельской важнейшей жизненной проблемой. В трезвом состоянии ее мучили припадки истерики и страшные головные боли.

А. Амфитеатров о Шабельской: «Превращалась в неврастеническое чудовище… даже физически изменялась, мгновенно старея на 10 лет. В этом состоянии она была на все способна: выстрелить в человека, выброситься из окна, выбежать нагою на улицу, плюнуть в лицо незнакомому прохожему, поджечь собственную постель».

Не помогали ни доктора, ни лекарства. В конце XIX – начале XX века для лечения алкоголизма и наркомании все больше применяли гипноз. Десятки врачей проповедовали именно его. В газетах писали: «Гипнотическое внушение для лечения наркоманов и пьяниц можно считать в настоящее время одним из лучших способов». Психиатр Алексей Борк был известен своим гипнотическим даром. Во время одного из приступов на выставке в Нижнем Новгороде Шабельской посоветовали обратиться к нему за помощью. Репутация у него была неоднозначная: человека «даровитого, но… обленившегося и совершенно запустившего свою науку». Зато со «счастливой рукой».

Почти весь свой заработок провинциальный доктор тратил на дорогие вина. Пил он много, но исключительно шампанское. «Нервы у Борка были расшатаны до такой степени, – говорили современники, – что сам он представлялся временами чуть ли не кандидатом в «палату номер шесть».

Но гипнотизером доктор Борк был сильным. Шабельскую он лечил простым наложением рук. Через пять минут после его сеансов Шабельская всегда крепко засыпала, а проснувшись, еще несколько часов была весела и не испытывала тяги к морфию и портвейну.

Борк сделался ее живым лекарством. На выставке она не отпускала его от себя ни на шаг, а когда переехала в Петербург, убедила Ковалевского, что этот доктор ей жизненно необходим, переселила Борка к себе в квартиру и заставила влиятельного любовника добыть для него хорошее казенное место.

Алексей Борк был отличным собеседником, глубоким мистиком и ярым монархистом. А поскольку из Германии Шабельская вернулась «ярой фанатичкой дома Романовых» и патриоткой, в Борке она нашла не только врача, но еще и единомышленника. Между ними, как говорила Шабельская позже, возникла «таинственная связь».

Алексей Борк

Элизин раб

Ковалевский Борка терпит, но симпатий к нему не испытывает. Позже, на судебном процессе между Ковалевским и Шабельской, свидетель Борк покажет: «Когда Ковалевский находился наедине с Шабельской, ему (доктору) без спросу нельзя было даже отворять дверь. У нас были с ней дружеские отношения: ведь я всегда мог иметь целую женщину, а не половину!»

Ходили слухи, что в дом к Шабельской Борка подселили специально, для маскировки, чтобы скрыть роман с Ковалевским. Может быть, но вскоре что-либо скрывать стало бессмысленно.

В первые месяцы пребывания Шабельской в Петербурге, она заходила к супругам Ковалевским домой, на правах свойственницы хозяина. Но вскоре Екатерина Ковалевская узнала горькую правду. Некий аноним постоянно писал ей письма, где сообщал новые и новые пикантные детали романа Владимира Ивановича и Шабельской. Она знала и о квартире в доме у Харламого моста, и о том, что ее муж брал Шабельскую с собой на финансовый конгресс в Будапешт. Неизвестный доброжелатель послал ей даже письмо с приложением неиспользованного железнодорожного билета до Парижа на двойное купе. Ковалевский собирался на Парижскую выставку с Шабельской, но дата выезда была перенесена.

Брат Екатерины Ковалевской, Владимир Лихутин, на будущем процессе по делу Шабельской утверждал, что анонимным доброжелателем была сама подсудимая. У кого еще мог находиться неиспользованный билет? Понятна и цель Шабельской – добиться развода супругов Ковалевских, чтобы самой выйти замуж за директора департамента.

На показание Лихутина Шабельская отвечала: она бросила неиспользованный билет в корзину, и им воспользовались враги. Кто эти таинственные враги – непонятно.

Но, так или иначе, не только Шабельская, но и сам Владимир Иванович не думает об осторожности. Их роман обсуждает весь Петербург.

Шабельская пользуется не столько деньгами и любовью Ковалевского, сколько его положением. Влияние Елизаветы Александровны на Ковалевского в первые годы их знакомства – всеохватно. Позже она признавалась: «Господин Ковалевский советовался со мной по всем делам, часто даже по государственно важным. Некоторые министерские бумаги сохранились у меня до сих пор». Часто одного ее слова было достаточно, чтобы нужный человек получил место или чин. Просители собирались на «вечерах» у Шабельской, а она дальше улаживала дело с самим Владимиром Ивановичем.