Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника

Лидеры кабульского режима находились словно в обозе событий. Бабрак Кармаль за год ни разу не выезжал ни в одну из провинций, ни в одну из воюющих дивизий. И только нам, в порядке исключительного мероприятия, удалось вытащить его в Джелалабад. Да разве этот человек, его окружение вместе со всем политическим и государственным руководством могли угнаться за военными успехами, устанавливая в стране политическую власть?

О многом приходилось размышлять в те январские дни. Я со своей группой пытался настраивать посла и представителей ЦК КПСС и КГБ на максимальное использование результатов боевых действий в сентябре-декабре, чтобы активизировать политическую жизнь страны, и прежде всего ее политического руководства в Кабуле. В то время была, как нам казалось, реальная возможность победы Апрельской революции. Во всяком случае, у нас, армейцев, крепла твердая вера в близкую победу. Видимо, надетые однажды на наши глаза шоры, годами укреплявшие убеждение, что «революции всегда побеждают», и тут, в Афганистане, сыграли свою роль.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В середине января Кабул, и особенно горы вокруг него, искрились белым, пушистым снегом. Для меня, жителя средней России, повидавшего и Север, и Дальний Восток — все равно этот снег казался удивительным. Он напоминал мне своей белизной цвет хлопка первого сбора в пойме среднего течения Нила, в Египте.

Температура упала до минус пяти-семи градусов. А центральное отопление в городе, конечно же, было тогда далеко не во всех саманных хижинах. Наверное, лишь четверть или треть строений, а может быть и меньше, имели центральное отопление. Множество же домишек, ютившихся на предгорьях, на окраинах Кабула, обогревались примитивными печурками.

И, казалось, жизнь в Кабуле замерла. Дрова — да какие там дрова! — сухие коренья деревьев продавались на вес. Причем, килограмм таких дров стоил дороже хлеба, картошки, и, пожалуй, сравнялся в цене с мясом.

То, что мы разработали в госпитале — то и начали практически осуществлять. Прежде всего, конечно, мне нужна была встреча с Бабраком Кармалем. Почти за две недели, что мы не виделись, многое произошло, и надо было определиться — что делать дальше? Как политически закрепить успехи боевых действий конца 1980 года, и как еще более продуманно и решительно продолжать войну и добиваться насаждения народно-демократической власти. Это — главное.

Идти к Бабраку я решил с министром обороны Мухамедом Рафи. Дело вот в чем. В последние месяцы, во всяком случае в ноябре-декабре, Рафи неоднократно — поначалу робко, словно опасаясь моей реакции, а потом более твердо, стал говорить, что ему все труднее участвовать в работе заседаний ПБ и Реввоенсовета. Военные успехи прогрессировали, — а установление народно-демократической власти не успевало за этими успехами. И среди членов Политбюро, особенно Нуром и Наджибом сдержаннее Кештмандом и Ротебзак, стала высказываться такая мысль: там, где мы отвоевываем волость, уезд, аул, — надо оставлять на более длительный срок подразделения прежде всего 40-й армии и, разумеется, армии ДРА. И чем дальше развивались события, тем тверже и тверже высказывалось министру обороны это суждение. Дело осложнялось еще и тем, как объяснил мне Рафи, — что присутствуя на заседаниях ПБ и особенно на совещаниях в Реввоенсовете, посол Табеев, либо молча, одобрительно кивал головой — тем самым поддерживая Нура, Наджибуллу в их предложениях оставлять на более длительное время войсковые подразделения в отвоеванных нами населенных пунктах — либо впрямую заверял Бабрака, что «мы сделаем все, чтобы на длительное время оставлять подразделения 40-й армии» и ВС ДРА для укрепления народно-демократической власти и обеспечения ее полной победы.

Я понимал, что через Рафи перебрасывался мостик на аппарат ГВС и на меня. И я стремился эту идею в самом зародыше разоблачить и загасить. Сделать это было не просто, действуя только через Бабрака и не принижая при этом роли Рафи. Ведь Рафи отнюдь не был статистом при ГВС! Точнее говоря, вначале, быть может, его роль и можно было отчасти сравнить с ролью статиста. Но с течением времени он набирал вес. Этот в недавнем прошлом командир танкового батальона, став министром обороны и вращаясь среди генералов и офицеров аппарата Главного военного советника, общаясь с генералами своего штаба — а там были выпускники нашей Академии Генштаба и других наших академий — прогрессировал в знаниях, набирался опыта. Работать с ним становилось легче, и уже можно было через него оказывать влияние на Генштаб и все ВС ДРА. Но этого было пока недостаточно. Мы нуждались в укреплении позиции Мухамеда Рафи в высшем политическом руководстве, в ПБ и Реввоенсовете страны.

Как-то Рафи очень удивил меня. «Учу русский язык», — сказал он мне без акцента, на чистом русском языке.

Я поинтересовался, каким образом. Он ответил:

— Ежедневно запоминаю несколько слов.

Я похвалил и спросил,

— Из какой области слова-то запоминаешь?

Он ответил, что из бытовой. Слова-то, наверное, все одни и те же, предположил я. Но он возразил:

— Учителей я меняю…

Мы-то прекрасно знали, что этот министр пользуется благосклонностью афганских эмансипированных красавиц. Но то, что он занимается еще дополнительно русским языком, частенько меняя учителей, то есть учительниц — это было для меня неожиданностью. Позже мы, конечно, навели справки и узнали, что среди учительниц было немало наших девчат, милых госпитальных медсестер. Вот так и учил министр обороны ДРА русский язык. Я ему как-то сказал: «Не очень увлекайся сменой учителей».

Знал я его супругу, афганку из буржуазной семьи. Было у него три сына, красивые парнишки, вылитые в отца. Говорил ему:

— Мухамед, береги здоровье. Тебя будут вспоминать потомки, на тебе лежит огромная ответственность, ты ведь историческая личность…

Он же с хитрецой ответил:

— А это помогает здоровью и овладению вашим… русским языком…

И чтобы раззадорить Рафи и вызвать в нем чувство состязательности, я ему сказал:

— Полковник Халиль, однако, быстрее тебя, Рафи, овладевает русским языком… Хоть и не прибегает к помощи сменных учительниц.

— Он из посольской семьи. Мальчиком жил в Москве. Учился в русской школе. Ему проще, — оборонялся Рафи.

Так вот в чем первопричина симпатии Халиля к русским — он жил в детстве в Москве!..

Ну а что до Рафи — пусть, так и быть, овладевает русским языком, как умеет…

И вот мы с Рафи на следующий день после моего выхода из госпиталя решили пойти к Бабраку вдвоем и с переводчиком, чтобы обсуждать дальнейшие наши действия.