Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
– Я гений! Есенин гений… гений!.. Я… Есенин – гений.
Поэт был предельно амбициозен. Вопрос о своей гениальности (пока как возможности) он впервые поставил в письмах 1912–1913 годов к другу юности Грише Панфилову. И, как видим, положительно ответил на него через десять лет.
…И последняя запись Вольпин о её визитах в Богословский переулок.
«Врачи, по словам Есенина, любят его припугнуть: что только ему не грозит, если не бросит пить! Сегодня новое: грозит слепота!
Он это объясняет мне у себя, в Богословском, с глазу на глаз. Говорю:
– Я, конечно же, тебя не брошу тогда, если ты меня сам не отстранишь – и мои глаза станут твоими глазами… Но только…
– Только – что?
– Для меня это будет запоздалым счастьем, а я не желаю строить своё счастье на твоей беде.
Нет, разговор этот нечто вроде внутреннего монолога в фильме. На деле я стараюсь успокоить Сергея. Врачи преувеличивают опасность, не так страшен чёрт, как его малюют. И всё в ваших руках: бросите пить – сохраните и глаза, и печень, и рассудок. И не время ли вам нацепить очки? Что, неохота – красоту попортит? Вы, Серёженька, изрядная кокетка.
Удалось-таки рассмешить и оторвать от непрошеных мыслей о подстерегающей слепоте. Я ещё добавила:
– Если впрямь потеряете зрение, как поэт Козлов, десяток женщин передерутся за честь и право заменять вам глаза! И вы остановите выбор, верно, на Жене Лившиц, меня отстраните, мол, ну её – поэтесса!
А он уже и думать забыл о врачах с их антиалкогольными хлопотами. Заводит речь о поэзии. Между прочим, ему и себе в успокоение, я подчёркивала, что не такой уж он пропойца, пьёт не водку, вино – и по три-четыре дня на неделе совсем бывает трезв – тогда и работает! Это не в утешение говорилось – так оно и было. Весь двадцатый и двадцать первый год Сергей Есенин пил умеренно, куда меньше, чем очень многие его друзья-приятели. Возможно, это была самая трезвая полоса в его жизни, считая со времени создания “Ордена имажинистов”».
Легкомыслен был великий поэт. Молодая женщина (вчерашняя девочка) печётся о его зрении и судьбе, готова на жертву ради любимого человека, а он уже поостыл по отношению к ней. Почти весь 1921 год прошёл у Есенина под знаком увлечения Галиной Бениславской; прервала его бурная страсть к заморскому диву – танцовщице Айседоре Дункан.
В день 26-летия поэта Бениславская и Вольпин отошли для Сергея Александровича на второй план. Но они не смирились с этим и решили ждать. Надя не сомневалась в том, что поэт быстро «перегорит», что чувство, так внезапно полыхнувшее в нём, быстротечно. «В страстную искреннюю любовь Изадоры, – писала Вольпин, – я поверила безоглядно. А в чувство к ней Есенина? Сильное сексуальное влечение? Да, возможно. Но любовью его не назовёшь. К тому же мне, как и многим, оно казалось далеко не бескорыстным».
Последняя встреча Есенина с Надей состоялась в первых числах мая 1923 года. Проходила она на крыше (!) одного из московских домов. Любовались на город. Вдруг Вольпин сказала, показывая вниз:
– Если вас это повеселит, могу спрыгнуть.
Есенин отвёл её от края и спросил:
– Будешь меня ждать? – И сам же ответил на свой вопрос: – Знаю, будешь.
После ошеломительного успеха сразу у пяти женщин (Эйгес, Вольпин, Лившиц, Бениславская, Дункан) поэт уверовал в свою мужскую силу и внешнюю неотразимость. И Надя действительно ждала. Вскоре после возвращения Сергея Александровича из-за границы постаралась встретиться с ним.
Где-то в двадцатых числах августа имажинисты отмечали в своём кафе возвращение Есенина из-за границы. Дункан на этой вечеринке уже не было, вместо неё Сергей Александрович пригласил Н. Вольпин. Увидев её, А. Мариенгоф с намёком бросил:
– А вы располнели.
– Вот и хорошо: мне мягче будет, – усмехнулся Есенин и по-хозяйски обнял Надю за талию.
Застолье тем временем разворачивалось. Заговорили о поэзии.
– Кто не любит стихи, – заявил Есенин, – вовсе чужд им, тот для меня не человек. Попросту не существует!
Его попросили почитать стихи. Он охотно согласился. Одно из стихотворений оказалось посвящённым Миклашевской. Кто-то обронил:
– Говорят, на редкость хороша?
– Давненько говорят. Надолго ли хватит разговору? – последовало в ответ.
Есенин с усмешкой отозвался:
– Хватит… года на четыре.
Укол (если не хамство) в свой адрес Надя стерпела, но здесь не выдержала и вступилась за отсутствующую соперницу:
– Что на весь пяток не раскошелитесь?
Тут прозвучал чей-то совет Есенину:
– Не упустите, Сергей Александрович, если женщина видная, она всегда капризна. А уж эта очень, говорят, интересная.
Есенин поморщился и бросил:
– Только не в спальне!
На это кто-то из сидевших за столом перевёл разговор на Вольпин:
– На что они вам, записные красавицы? Ведь вот рядом с вами девушка – уж куда милей! Прямо персик!
Есенин отозвался и на эту реплику. В голосе его прозвучали нежность и сожаление:
– Этот персик я раздавил!
Надя отпарировала:
– Раздавить персик недолго, а вы зубами косточку разгрызите!
– И всегда-то она так – ершистая! – заметил Сергей Александрович и, крепко обняв Надю, разоткровенничался, видимо, не ощущая цинизма своих слов: – Вот лишил девушку невинности и не могу изжить нежность к ней, – помолчал и добавил: – Она очень хорошо защищается!
Есенину не было свойственно постоянство в отношениях с женщинами. Уже через несколько дней после памятного вечера он заявил Наде:
– Вам нужно, чтобы я вас через всю жизнь пронёс – как Лауру[31].
При всей остроте ума Надя не нашлась что ответить, а в дневнике записала: «Боже ты мой, как Лауру! Я, кажется, согласилась бы на самое короткое, но полное счастье – без всякого нарочитого мучительства. И с обиды, что ли, не спешу ухватиться за этот его своеобразный подступ к примирению в нашей изрядно затянувшейся размолвке».
Это был не подступ, а отступление на заранее обеспеченную позицию – 3 октября Есенин отмечал свой день рождения уже с Августой Миклашевской. Но Надя спокойно восприняла это: главного она добилась – была беременна на втором месяце от Есенина. Выдержка у этой хрупкой женщины была удивительная.
Вольпин по-прежнему посещала «Стойло Пегаса» и спокойно наблюдала за развитием отношений её любимого и Миклашевской. С тяжёлым чувством она отмечала, что очередное увлечение поэта не помогло ему избавиться от пьянства. Как-то к ней подошёл И.В. Грузинов, один из приятелей Сергея Александровича, и умоляюще сказал:
– Надя, очень прошу вас, уведите его к себе. Вот сейчас.
За спиной Ивана Васильевича, покачиваясь, стоял Есенин.
– Ко мне? На совсем? Или на эту, что ли, ночь? Как вы можете о таком просить?
– Поймите: тяжело ему с Галей![32] Она
