Дарья Донцова - Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография
И такая женщина есть, это Оксана! У нее двое сыновей, три собаки, она феерически готовит… Подавившись слезами, я рванула к подруге.
Та, открыв дверь и увидев на пороге меня, перемазанную тушью, губной помадой и соплями, страшно перепугалась и выкрикнула:
– Что? Что случилось? Маша? Саша?
Я села на пол, обняла стаффордширскую терьериху Рейчел, двух скотчтерьеров, Бетти и Пешу, потом мрачно заявила:
– Ты обязана прямо сейчас выйти замуж за Александра Ивановича, я хочу лично присутствовать на вашей свадьбе!
Оксана не имеет образования психолога, но, стоя каждый день около операционного стола, а потом выхаживая больных, превратилась в классного психотерапевта.
– Конечно, конечно, – закивала она, вытаскивая меня из стаи собак, – пошли на кухню, там и поболтаем.
Выслушав мой рассказ, Оксана обозлилась до жути, вскочила, уронила на пол хорошенькую чашечку, украшенную изображением скотчтерьера, и заорала:
– Да этот профессор идиот! Гиббон! Помесь кретина с крысой! Разве так диагноз ставят! Бросил беглый взгляд и все понял! Урод!
В моей душе забрезжила надежда:
– А что, он мог ошибиться?
Оксана всплеснула руками:
– Господи, сто раз! Сначала делают всякие анализы, берут пункцию. Метастазы в легких! Да у него самого вместо мозга дерьмо!
Потом она неожиданно заплакала, я испугалась.
– Вот видишь, мне так плохо, что у тебя слезы потекли.
– Иди ты на фиг, – простонала Оксанка, – всех переживешь, мне чашку жалко со скотчами, ее Дениска привез, где я теперь такую достану, а?
Неожиданно с моей души свалилась бетонная плита. Если Оксанка убивается по расколотой чашке, значит, мне не так плохо.
– Завтра поедешь в 62-ю больницу, – отчеканила подруга, – к Игорю Анатольевичу Грошеву и станешь его слушаться, как господа бога, усекла?
И я отправилась в эту больницу. Игорь Анатольевич оказался полной противоположностью профессору из Герценовского института. Молодой, улыбчивый, он сначала заставил меня пройти все исследования, а потом сказал:
– Не скрою, вам предстоит не очень приятный год. Сейчас лучевая терапия, потом три операции, химия, гормоны.
– Год? – переспросила я. – Значит, я проживу больше трех месяцев?
Грошев рассмеялся и прочитал мне обстоятельную лекцию. «Онкология великолепно лечится, если поймана на ранних стадиях. Все, что связано с женской репродуктивной системой, легко удаляется. Отрежем и забудем. Если же вы запустили болезнь, то и в этом случае медицина способна продлить вашу жизнь на годы».
Я слушала доктора разинув рот, а тот спокойно объяснял:
– Рак отнюдь не приговор. Мы сейчас многое можем, но имейте в виду…
Внезапно он замолчал.
– Что? – воскликнула я.
– Качество вашей жизни будет иное, – тихо договорил врач.
Но я тогда не обратила внимания на эту фразу. Главное, что Игорь Анатольевич гарантировал мне жизнь.
Отчего-то начали с лучевой терапии. Никакой боли или неудобств она мне не принесла. Сначала тело разрисовали специальным фломастером, а потом меня просто укладывали на стол, над которым висело нечто, похожее на фотоаппарат. Врач уходил, закрывал тяжелую свинцовую дверь, потом в фотоаппарате что-то щелкало, и все. Не помню, сколько минут длился сеанс. Я лежала, вспоминая сирийскую гадалку. Сначала она пообещала мне дочь, а потом сказала:
– В сорок пять лет ты сильно заболеешь, но не умрешь.
Не знаю, как другие люди, а я панически боялась операции. До сих пор я была удивительно здоровым человеком и в больнице лежала всего два раза, когда рожала детей. Потому я принялась изводить Оксану вопросами, по большей части глупыми. Больно ли, когда тебя режут? Возможно ли проснуться во время операции? Вдруг я умру на столе? Правда ли, что в реанимации лежат без одеял и подушек?
Бог знает какая дурь лезла мне в голову. Оксана сначала терпеливо мне отвечала, но потом, очевидно, рассказала о моих фобиях Александру Ивановичу, потому что неожиданно к нам в гости пришел его приятель, сотрудник психфака, психотерапевт Володя Кучеренко и, ласково улыбаясь, сказал:
– Знаешь что, нам надо поговорить!
Так я оказалась на приеме у психотерапевта и услышала от него странное заявление.
– Рак, – объяснял мне Вовка, – это болезнь не тела, а души. Он никогда не посылается просто так. Онкология – это сигнал, говорящий о том, что ты живешь неправильно. Следует измениться коренным образом.
Я скривилась:
– И как ты себе это представляешь? Мне сорок пять, и потом, что значит измениться?
– Стать другой, – без тени улыбки заявил Володя, – давай попробуем.
И я стала ходить к нему регулярно. Дорогие мои, если кто-то вам скажет, что эти самые сеансы психотерапевта милое, приятное занятие, немедленно стукните этого человека. Нет ничего хуже этого.
Психолог выковыривает из вас абсолютно все, мельчайшие подробности вашей жизни, подчас такие, о которых не хочется не то что кому-то рассказывать, а даже вспоминать наедине с собой. В какой-то момент вы начинаете просто ненавидеть душеведа. Я, например, каждое утро начинала с того, что хватала трубку и сообщала ему:
– Что-то в горле царапает, я не приду сегодня, пожалуй!
– Немедленно собирайся, – каменным тоном отвечал Кучеренко. – Жду через час.
Я, словно жертвенное животное, мрачно плелась к метро, ненавидя всех: Кучеренко, Александра Ивановича, Оксану…
Сколько раз я, рыдая, пыталась убежать из его кабинета, и он за шиворот втаскивал меня назад, потом вообще наступил караул.
Один раз, выйдя от Кучеренко на улицу, я чуть не упала в обморок. По тротуару шли странные пары: мужчины в куртках и шапках держали под ручку женщин в халатах и нижнем белье. Через пару секунд я сообразила, что дамы ненастоящие, нечто вроде призраков. Чуть не завыв от ужаса, я кинулась к Кучеренко назад.
– Ничего, – совершенно спокойно сказал тот, – случается такое, скоро закрытие.
– Что? – обалдело поинтересовалась я. – Что закроется?
– То, что открылось, – ответил психотерапевт и повез меня домой на своей машине.
Наступил жуткий период в моей жизни. Я не могла спуститься в метро – начинался сердечный приступ, не способна была зайти в магазин – боялась людей, вздрагивала, если рядом останавливался незнакомый человек, без конца рыдала и закатывала истерики несчастным родственникам. Те, предупрежденные Кучеренко, сцепив зубы, молчали, чем только сильней раздражали меня.
Потом пришла другая стадия. Очень хорошо помню, как в отвратительном настроении ехала домой в автобусе. Забыла сказать, что меня еще постоянно мучили мерзкие запахи, я вышвырнула из дома всю парфюмерию, она воняла нестерпимо. Так вот, я угрюмо тряслась в автобусе, стараясь глубоко не дышать, сидящая рядом тетка просто выкупалась во французских духах. Внезапно до носа долетел тонкий аромат прелой листвы, вокруг потемнело, я невольно зажмурилась, а когда открыла глаза, то вместо улицы за окном увидела скошенные поля, кромку леса… Руки нащупали на коленях шуршащий скользкий материал, через пару секунд я отчетливо поняла, что сижу в карете. На мне темно-голубое атласное платье с длинной юбкой. Причем я знала, что еду из гостей к себе домой, меня зовут Анна, эти поля и лес мои…
