Людмила Гурченко - Аплодисменты
… Мама рассказывала, как они с тетей Валей перетаскивали вдвоем тяжелые вещи — матрасы, перины, диваны…
Я представила себе нашу булыжную мостовую в Мордвиновском переулке, по которой разбросаны перья, ангелочки, веера, фотографии артистов немого кино… кругом все смеются, глядя на тетю Валю с бантиками и попугаями; и они с мамой утешают друг друга…
Тете Вале дали комнату в подвале на другом конце города. Постепенно мы ее потеряли из виду. Как-то после войны она появилась у нас и попросила маму быть свидетелем на суде. На нее подала в суд соседка за то, что к тете Вале ходит мужчина, а она, тетя Валя, не замужем. А как это так? Соседка этого не потерпит! У нее семья, муж.
Я решила послушать, что там происходит… приоткрыла дверь и слышу тети Валин голос: «Товарищи судьи! Ну и что же, что ко мне ходит мужчина? У нее есть муж! Да мой муж-майор геройски пал смертью храбрых, ребенок умер с голоду. Вот… там стоит моя соседка Леля. Вызовите ее. Мы с ней страдали в войну… она подтвердит!»
Мама похолодела от ужаса: какой муж-майор… какой ребенок умер?
Но маму не вызвали. Выступил адвокат и очень сердечно защитил тетю Валю.
Тетю Валю оправдали. Она была благодарна, что мама пришла…
— Валь! Ты бы хоть предупредила про мужа и ребенка. А вдруг у меня бы стали спрашивать? Ты что в самом деле…
— Ах, Леля, я уже совсем не «нормалес», ты извини. Сама не знаю, как это вырвалось. Как-то жаль себя стало… Мой адвокат аж подскочил после этого… Хо-хо-хо! Не ожидал… Вообще, Леля, жизнь — это импровизация.
В фильме «Семейная мелодрама» я играла сорокалетнюю увядшую женщину, на мне был халат с попугаями, на стенах — веера из перьев, боа и портреты артистов. У меня причудливая широкая кровать, в которую я ложусь одна. В фильме я напеваю вальсы Штрауса из «Большого вальса». Моя героиня тоже мечтала в молодости стать актрисой.
Тетя Валя действительно имела отношение к театру. До войны она работала в передвижном театре… Костюмером.
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА
Осенью 1944 года в моей жизни произошло знаменательное событие — я поступила в музыкальную школу имени Бетховена.
Папа прислал посылку, в ней «для дочурки» юбочка в складку со шлейками, блестящая крепсатиновая кофточка, рукава фонариком. Мама на меня все это надела, а на голове завязала огромный белый бант. Такую нарядную и привели меня на экзамен в музыкальную школу.
Когда мы появились, в коридоре уже было много детей с родителями. Мы заняли очередь, и я стала изучать детей, гадая, кто на что способен. Прозвенел колокольчик, и нас впустили в экзаменационный зал. За большим столом сидели учителя во главе с директором школы Николаем Николаевичем Хлебниковым. Набирались классы по фортепиано и класс «по охране детского голоса». В него-то я и поступила. На экзамене дети должны были:
1. Что-нибудь спеть.
2. Повторить музыкальную фразу, которую играли на рояле.
3. Отбить в ладоши предлагаемый ритм.
Вот и все. А я так нервничала!
Но что дети пели! — и «В лесу родилась елочка», и «Мы едем, едем, едем в далекие края». А некоторые были такие стеснительные и зажатые, что из них чуть ли не клещами вытягивали «Чижика-пыжика». Я ждала своей очереди. Меня бил озноб от нетерпения и возмущения. Как можно петь такую чушь? Ведь это поют в три года. Есть столько прекрасных сложных песен. В девять лет их пора бы уже знать. Мы с мамой подошли к роялю.
— Что ты нам споешь, девочка?
— А что пожелаете. Могу спеть патриотическую, могу лирическую, о любви — какую скажете. Могу исполнить песню с жестикуляцией…
— С чем?
— С жестикуляцией.
Все оживились.
— Ну-ка, ну-ка, интересно, интересно…
Я откашлялась, как это делают профессиональные певицы, и запела «Про Витю Черевичкина»
Учителя рыдали от смеха, глядя на мою «жестикуляцию».
А я ни на кого не смотрела, «дула свое». А потом, не дав им опомниться, запела самую взрослую песню — «Встретились мы в баре ресторана»: «Где же ты теперь, моя Татьяна, моя любовь и наши прежние мечты…»
В музыкальную школу меня приняли безоговорочно. Экзамен прошел на «ура!» Но чтобы мама меня похвалила…
— Вот последнюю песню ты зря пела, Люся. Это совсем не детская песня. Надо было тебе сообразить… все шло ничего, а это зря.
— Мам, ну меня же приняли! А ты видела, как все собрались, а ты видела, как все слушали? Нет, ты скажи, ты видела? Ты видела или нет?
— Еще бы не слушать! Так и детей распугаешь.
— А что, петь про «чижика»? Да я, когда даже маленькая была, такого не пела.
— К сожалению, ты этого не пела. Твой папочка учил тебя по-своему. У него все не как у людей. Не знаю, может, так и надо…
Моим педагогом по пению была Матильда Владимировна Тафт. Училась я у нее легко, с удовольствием. Она первая занялась моим воспитанием, моей речью, заставляла меня читать. В начале урока я рассказывала прочитанное своими словами. Два года наш урок по пению всегда начинался с этого. Мне стоило огромных усилий и напряжения следить за своей речью, чтобы не проскользнули лишние словечки — «словесный мусор».
Матильда Владимировна говорила, что песни я пеку «как блины». Дважды она мне никогда ничего не повторяла. Я с ходу запоминала интонацию, краски, дыхание. И еще мы боролись с моей шепелявостью.
А вот по теории музыки дело у меня шло очень плохо. Во-первых, я долго учила ноты. Тут я точно пошла в папу! Тупо смотрела на доску с интервалами, на бемоли, диезы, ключи… Было ужасно скучно. Я совсем не понимала, как писать диктант нотами. Как это нотами записать мелодию? Да я лучше пропою эту мелодию!
Так же безнадежно было с занятиями по фортепьяно. Я училась у Ольги Николаевны Хлебниковой — сестры директора музыкальной школы. Жила она на Рымарской, около сада Шевченко, вместе со своей сестрой. Им обеим было лет по семьдесят. Большая комната перегорожена шкафами на две половины. На половине Ольги Николаевны стоял огромный расстроенный рояль. Как хотелось на нем поиграть! Дома у нас инструмента не было, и я всегда приходила на занятия с невыученными уроками. На дом Ольга Николаевна задавала мне одно и то же задание, и дальше Гедике и Майкопара мы не потянули.
В музыкальной школе меня держали за отличную успеваемость по основному предмету. И дирекции пришлось закрыть глаза на мои «хвосты». Зато как только концерт или ответственное выступление… «У нас есть замечательная ученица, наша лучшая ученица, она обязательно у вас выступит».
«Просветления» у меня происходили всегда внезапно. Однажды вдруг наступила ясность, как писать нотный диктант. Чтобы проверить себя, я пошла на занятие по теории музыки. Педагог уже давно не видела меня на уроках и была удивлена моим появлением. Я написала диктант. Одна неточность, все остальное правильно! Как же я была довольна! Сообразила! Значит, не болван. Но скоро опять остыла, забросила теорию, до гармонии так и не дошла. Сейчас очень жалею об этом.
