Михаил Евдокимов - Шел из бани. Да и все…

– Заработки там… Да вы прочитайте мне… Да пойду я.

– Читай, Груня. Василий у нее куда-то запропастился, – зашептали бабы. – Читай, ей легше станет.

Старушка достала очки, положила лист на колени и принялась читать. Читала громко, понимала, для чего надо.

– «Здравствуй, мама Валя! Пишет тебе твой сын Василий, – начала бабушка Груня, и голос ее задрожал. Она достала из кармана передника носовой платок, помолчала мгновение и продолжала: – Пишу я тебе из Глинска. Работу дали мне здесь хорошую, шофером пока: рабочих на работу вожу на автобусе. Заработки очень хорошие. Думаю, шубу тебе купить к именинам. Взял жену себе. У нее дочка есть, в городе на мастера учится. Хоть и не пишет она нам, все равно жена любит ее. И меня любит. В общем, баба хорошая. Тебе от нее большой привет и поклон! Как куплю шубу, сразу приедем. Целую, твой Василий!».

У бабушки Груни выступили слезы, и она, не глядя на тетю Валю, сунула ей письмо, приложила к глазам платок. Молчала. Бабы засуетились. Дядя Леня, который был здесь же, за забором, и слушал, как читала знахарка письмо, стиснув зубы, громко выругался про себя, дернул носом и направился в глубь двора.

– Вот видите! Василий-то помнит про меня. А у самого ведь семья теперь… Вот ведь. – У тети Вали задергался подбородок. Она всхлипнула, что-то еще говорила, но было уже непонятно и не слышно, – бабы гудели: доставали свои носовые платки. Бабушка Груня, не поднимая головы, кротким поклоном попрощалась со всеми и направилась к своей усадьбе. Жена дяди Лени Анисимова взяла под руки плачущую Валентину и повела через дорогу домой.

На задах у самой реки раздался выстрел. Не было слышно ни крика, ни какого другого звука. У самой кромки обрывистого берега ткнулся мордой анисимовский Шарик. Рядом стоял его хозяин, держал в руках одностволку.

– Прости хозяина сваво, – не сдержался я. Другой смерти, видно, бог не дал. Прости…

Поделом ему хозяин влепил, решили мы тогда с пацанами. А сейчас я думаю: «В кого стрелял дядя Анисимов? Ведь не в Шарика же?»…

ПРОМАШКА

Одним из зимних вечеров дед Панас и его супруга бабка Домна сидели дома, пили чай и смотрели телевизор. Настроение у обоих было никудышное. И если в этот момент спросить у них, что нужно для того, чтобы оно улучшилось, – ответ был бы один: что-нибудь покрепче этого чая. Или, как говорил Панас, «антискукотинчику».

Нужен был повод, конкретный и веский. Первой идея пришла старику:

– Сбегала б ты, бабка, в сельпо, да взяла бы чего от скуки-то. С грустными глазами в гроб и то не годится…

– Да и то верно, – охотно согласилась та. – Да вот только деньжонок у меня – на коробку спичек занимать надо… – она лукаво посмотрела на супруга.

За сорок с лишним лет совместной жизни с Домной Панас достаточно хорошо изучил ее маневры в области экономии. Но никогда не обижался. Прощал.

– На, возьми вот, – он протянул ей пятирублевую бумажку. Та не без удовольствия приняла деньги и быстро засобиралась в магазин. – Ступай. Я пока пельмени зачну.

– Вот это идея! Ну, голова, дед! Посидим так хошь ладом. – Впустив в избу клубы холодного воздуха, она исчезла.

Оставшись один, старик принялся готовить мясо и тесто.

Так было заведено: Домна решала все дела, которых касалось движение на дальние расстояния, Панас выполнял все остальные операции ведения их нехитрого хозяйства. Но опять же по возможности, по той простой причине, что у него отсутствовала правая нога.

По возвращении из магазина старушка задержалась в сенях, достала из сумки одну бутылку, сунула ее за бочку с солониной, что стояла в углу, и вошла в избу. Дед уже приступил к главной операции – лепке пельменей. Войдя, Домна поспешно выставила на стол поллитра «сретства от скуки», сбросила фуфайку и принялась помогать супругу.

На протяжении всего времени, что они лепили пельмени, хитрая старушка неоднократно, по разным причинам, несколько раз выходила из избы и с каждым приходом обратно глаза ее становились ярче и выразительней. Дед, заметив это, почувствовал неладное. Под предлогом нужды, опираясь на свои костыли, он вышел в сени, хлопнул там уличной дверью, и, как ему показалось, беззвучно вошел в кладовую. В доме было слышно, как он чиркал там спичками, что-то перекладывал, ворошил, кряхтел и матерился. В конце концов что-то нескромно загремело…

– Сыщик! – не выдержав, ухмыльнулась «экономка». – Ищет там, где запрятал бы сам… А прятать-то самому нечего, – едва сдерживаясь от смеха, заключила она.

Когда «сыщик» вернулся, супруга безукоризненно сидела на прежнем месте и продолжала стряпать.

– Ну, как? Легче стало? – участливо спросила она.

– Не тваво ума дело… Бросай пельмени-то! Кипит уже давно.

Через несколько минут на столе стояла большая чашка, полная исходящих ароматным духом пельменей, и две граненые стопки, до краев наполненные «антискукотином». Выпили безо всяких тостов. Ели тоже молча. Попытки Домны разговорить старика ни к чему не привели. Угрюмый Панас наполнял опустевшую посуду, и они тут же, не чокаясь, опорожняли каждый свою. Пили… Закусывали… Снова пили…

Хорошее настроение к старику не приходило. «Антискукотин» был бессилен.

Чашка вскоре опустела. В бутылке оставалось на донышке. Дед засыпал новую партию пельменей в кипящую воду и, разлив последние капли по стопкам, сел в ожидании горячего. Взглянув на свою старуху, Панас вдруг решил, что ей уже достаточно и одним движением перелил из ее стопки в свою.

– Ты чего эт?

– Боюсь, дурно станет. Вона глаза-то, прям те бык разъяренный!

Старуха медленно поднялась и неуверенной походкой направилась к выходу, прихватив фуфайку и платок.

– Куда еще? – строго спросил дед. – Ночь уж…

– Пойду к сос-седям, уксс-су возьму, – совсем невнятно заговорила та.

– Иди-иди, – пробурчал Панас. – Щас тебе и уксусу, и перчику… все дадут.

Тем временем Домна допила в сенях остатки своей персональной и, приговаривая: «Сначала твою, а потом сяк свою», – покачиваясь, отправилась к соседям, что через дорогу.

Зима в этот год была очень снежной. Заборы были занесены снегом так, что местами их вообще не было видно. Большинство жителей деревни протаптывали дорожку по сугробу и ходили прямо через забор. Торчавшие из-под снега штакетины, которые до момента Домна преодолевала легко, сейчас оказались для нее серьезным препятствием. Она зачем-то нагнулась, взялась за них руками и осторожно стала переставлять, сначала одну, потом другую ноги. Но тут невидимая сила покачнула, старуха несколько раз прокрутилась вокруг себя и повалилась в снег. Поднимаясь и отряхиваясь, она увидела перед собой парадное крыльцо дома. Голова сильно кружилась. Ее тошнило и бросало из стороны в сторону. Собравшись с последними силами, преодолевая ступень за ступенью, она пошла в дом. Отворив двери, которые вели на кухню, она с трудом, но увидела, что на столе стоит чашка с пельменями. От теплого воздуха стало еще хуже…

– Ой, – залепетала «нежданная гостья». – Вы тоже пельмени стрряпате! А я к вам за уксс-сом пришла…

…за столом сидел дед Панас. Рот его был открыт… Рядом стояли его костыли… у печи лежала кочерга…

КАПРОНОВЫЙ

Андрей Капроновый. Так называла его не только деревня, а с некоторых пор вся округа. Даже жена его, которой не по нутру было это прозвище, – и та срывалась. Увидит бывало в окно, как муженек походкой старого пингвина вдоль забора продвигается к дому, скажет при детях: «вот и Капроновый наш идет». Вздохнет про себя: «Эх, кабы не лихо – все бы было тихо…»

Прозвище это Андрей дал себе сам.

Лежал тогда в больнице с очередным и последним сотрясением мозга.

– Как-же это вы, дядя Андрей, не убились только? – спросила его нянечка. Вот тут-то он и дал жизнь своему прозвищу:

– А я капроновый! – гордо заявил он тогда.

Так и присохло.

И чего только с ним не случалось?!.

Однажды на своем «Ковровце» – единственном по тем временам мотоцикле в деревне – он со всего маху слетел под берег. Обрыв был около десяти метров! А приземлился он у самой воды! Как остался жив?! Даже в больнице тогда не лежал. Отхромал с недельку и опять за руль… А через месяц: на большой скорости, выскочив из переулка на свою улицу, вдоль которой за день вырыли глубокую канаву – тянули водопровод, и огородили ее жердями – (ладно бы днем), и… перебил Андрей на своем «козле» все жерди-столбики и… «ушел» по траектории в канаву. Испугались, помню, все, кто видел, – кинулись к канаве, подбегают, смотрят вниз – цирк вне манежа!! – среди деталей и запчастей сидит Андрей и, пересыпая из ладони в ладонь песок напевает: «Песок, как вода он течет и льется. Попробуй, попей, – горлышко забьется! Тру ля-ля, да тру ля-ля, килограмм по три рубля…»

В больнице, однако, пришлось полежать.

Пока он выздоравливал, жена продала все, что осталось от мотоцикла, в соседнюю деревню. Думала, избавилась… Ан – нет. Андрей, как выписался – поехал в ту деревню и выкупил обратно.