Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Что касается вопроса о неприкосновенности личности, то большим злом служит перлюстрация писем. Это было заведено издавна до 17 октября в широких размерах, а за время Столыпина машина перлюстрации еще усовершенствована и развита.
Когда я вступил в должность председателя совета, то ко мне явился от имени министра внутренних дел чиновник, кажется, по фамилии Тимофеев, доложить мне, что он прислан министром на случай, если я имею дать какие-либо указания относительно доставления мне перлюстрированных писем, причем объяснил мне всю процедуру этого дела по всей России. Я никакого указания этому тайному советнику не дал и по этому вопросу затем не имел никаких объяснений с Дурново, но он мне аккуратно ежедневно присылал папку с перлюстрированными письмами. Конечно, он для меня выбирал только те, которые хотел. Я их пробегал и за все время моего председательства не наткнулся ни на одно письмо, которое с точки зрения государственной и полицейской могло бы быть сколько-нибудь полезным. Очень часто приходилось читать ругательства по моему адресу. Помню один случай. Я и моя жена были в очень хороших отношениях с графом С.Д. Шереметьевым, ныне обер-егермейстером и молчальником – членом Государственного Совета, бывшим когда-то кавалергардом и адъютантом Цесаревича Александра (будущего Императора Александра III). Я с ним особенно сблизился через Сипягина, который был женат на сестре жены Шереметьева (княжне Вяземской, дочери поэта).
Когда я был министром финансов, то, конечно, Шереметьев обращался ко мне с различными просьбами.
После смерти (убийства) Сипягина, это событие еще более сблизило семейство графа Шереметьева с моим и меня с графом Шереметьевым. Я, как и все знакомые с графом, знали, что он человек не совсем нормальный, человек с так называемым зайчиком, но Все считали его за человека благороднейшего, рыцаря. Перед 17 октября после сельскохозяйственного совещания, бывшего под моим председательством, в котором граф Шереметьев по моему представлению был членом, наши отношения вследствие разности наших взглядов на крестьянский вопрос несколько охладели, но после Портсмутского договора он опять возгорался ко мне почитанием и любовью и выражал это особыми письменными излияниями моей жене.
После 17 октября он приказал портрет Государя, висевший в его комнате, повесить на чердак, что, конечно, не помешало ему продолжать усердно царедворствовать, и мне в перлюстрированной переписке подносили копии его писем с очень не лестными обо мне мнениями, что тем не менее не мешало ему, покуда я был председателем совета, любезно со мною встречаться. Мне сделалось противно давать ему руку, и с тех пор я стараюсь его избегать и не входить с ним ни в какие общения.
Таким образом та перлюстрационная переписка, которая мне доставлялась, не приносила никакой государственной пользы, и я имею основание полагать, что она вообще, по крайней мере в том виде, в каком совершается у нас, скорее вредна, чем полезна. Вредна, потому что вводит администрацию во многие личные неприкосновенные дела, составляющие чисто семейные секреты, и дает министрам внутренних дел орудие для сведения личных счетов. Я, например, знаю, что покойный Столыпин, если бы при узкости своего характера и чувств не увлекался изучением перлюстрационной переписки, то поступал бы в отношении многих лиц корректнее, нежели поступал, и не делал бы себе личных врагов. Характерная черта Столыпина, между прочим, та, что когда в Государственной Думе при обсуждении сметы почт и телеграфов заговорили о перлюстрационной организации, то представитель министерства внутренних дел возмущенно ответил, что это нечто вроде бабьих сказок, что ничего подобного не существует.
Между тем это с особою интенсивностью существовало во все время главенства Столыпина и существует и до настоящего времени. Еще недавно я заговорил об этом предмете с Коковцевым, и он мне откровенно сказал, что получает ежедневно пачку перлюстрированных писем для прочтения, и возмущенно добавил, что еще сегодня он в одном письме прочел о неблагоприятном отзыве, данном о нем главноуправляющим земледелием Кривошеиным, и для того, чтобы сконфузить Кривошеина, он его вызвал к телефону и дружески посоветовал ему впредь быть более осторожным, на что Кривошеин ему ответил, что автор перлюстрированного письма, очевидно, его не понял, причем, улыбаясь, Коковцев мне прибавил:
«Конечно, Кривошеин врет».
Бесцеремонность, если не сказать бессовестность, утверждений Столыпина в законодательных собраниях напоминает мне другой случай подобного же рода. Довольно обыкновенно, что иногда министрам в парламенте задают вопросы или ставят в положение, склоняющее сказать: да или нет, и когда по тем или другим соображениям министр исказить правду не может, то он уклоняется от объяснения, но – с позволения сказать – не говорит ложь с благородными жестами. Столыпин держался другого правила, он прямо говорил неправду очень убедительным тоном.
Когда я сделался председателем совета, то особенно ввиду того, что в то время вся пресса, не исключая таких услужливых органов, как «Новое Время», прямо революционировалась, то для того, чтобы давать обществу надлежащие объяснения и для опровержения всевозможных выдумок, которыми кишели все газеты, я основал правительственный орган под заглавием «Русское Государство» (который издавался «Правительственным Вестником»), но в более литературной и более свойственной ежедневным газетам форме.
Мысль об издании такой газеты мне дал Татищев (бывший дипломат, человек весьма способный, известный в литературе, особливо в журнальной, автор истории Александра II, сотрудник «Нового Времени», был одно время агентом министерства финансов в Лондоне, когда я был министром финансов, но по моему желанию должен был покинуть этот пост и поступить в министерство внутренних дел к Плеве), и Александр III со свойственною ему прямолинейностью почитал его человеком не надежным, но при Императоре Николае II он благодаря своей талантливости и нетвердости в принципах пользовался некоторым фавором. Я предполагал Татищева редактором этой газеты, но как раз в это время он умер, и я назначил исправляющим должность редактора Н.А. Гурьева, так как Его Величество, имея от генерала Трепова неблагоприятные сведения о Гурьеве, не согласился на его назначение редактором и не желал отказать мне в моем представлении, то соизволил решить, чтобы он – Гурьев, был в действительности редактор, а подписывал бы газету другой кто-либо из «Правительственного Вестника».
Таким образом, явилась правительственная газета так сразу и
