Дмитрий Ястржембский - Гоголь в Москве (сборник)

К этому же лету относится посещение Гоголем в Муранове литератора Н. В. Путяты, приятеля А. С. Пушкина и Е. А. Баратынского. Впервые они встретились, вероятно, за границей в 1836 году. До 1849 года Аксаков еще не был знаком со своими соседями Путятами. Познакомил их Гоголь. Сохранилось письмо его к Н. В. Путяте, без точной даты, но относящееся, по-видимому, к первому приезду его в Абрамцево. „Известите меня, — пишет Гоголь Путяте через нарочного, — …будете ли вы дома сегодня и завтра, потому что, если не сегодня, то завтра я и старик Аксаков, сгорающий нетерпением с вами познакомиться, едем к вам“. Одна из комнат в верхнем этаже мурановского дома еще со. времен Путяты получила название „гоголевской“: в ней ночевал великий писатель. Здесь до сих пор сохранился удобный приземистый диван — „crapaud“ („жаба“), на котором отдыхал Гоголь. Над диваном висит малоизвестный портрет Гоголя, принадлежавший Путяте, — литография Шамина 1852 года…»21. После Великой Октябрьской социалистической революции это поместье, связанное с именами Аксаковых, Баратынского, Гоголя, Дениса Давыдова и Тютчева, стало Музеем-усадьбой им. Ф. И. Тютчева, обильно посещаемой подмосковными экскурсантами[30]. Вполне возможно, что Гоголь встречался с Путятой и в Москве. Путята в середине 1850-х годов жил в доме Майкова на Тверском бульваре (ныне № 27). Жил ли он здесь ранее — неизвестно.

Аксаковы были вынуждены держать квартиру в Москве для больной дочери Ольги, которая находилась под постоянным наблюдением известного московского врача А. И. Овера. Жена С. Т. Аксакова писала 25 ноября 1849 года сыну Ивану в Ярославль, где он тогда находился на службе: «…я уже 10 дней здесь, приехала нанимать другой дом для Олиньки, нанят дом большой и известно теплый, с мебелью; словом дом Высоцкого доктора, в Филипповском переулке…»22.

В этом доме семья Аксаковых прожила две зимы, что подтверждают письма И. С. Аксакова. 25 декабря 1850 года он пишет: «Наши живут в Москве, в том же доме, т. е. в доме Орловского, бывшем Высоцкого», а 9 апреля 1851 года адресует: «…в Москву (на Арбат в Филипповском переулке в доме Орловского, бывш. Высоцкого)…»23[31].

По свидетельству В. С. Аксаковой, этой зимой они «поздно переехали в Москву, к 1 января 1850 года»24. В январе 1850 г. — вспоминает С. Т. Аксаков — «Гоголь прочел нам в другой раз первую главу „Мертвых душ“. Мы были поражены удивлением: глава показалась нам еще лучше и как будто написана вновь. Гоголь был очень доволен таким впечатлением и сказал: „Вот что значит, когда живописец даст последний туш своей картине. Поправки, по-видимому, самые ничтожные: там одно слово убавлено, здесь прибавлено… и все выходит другое…“. Оказалось, что он воспользовался всеми сделанными ему замечаниями. Января 19-го Гоголь прочел нам вторую главу второго тома „Мертвых душ“, которая была довольно отделана и не уступала первой в достоинстве; а до отъезда своего в Малороссию он прочел третью и четвертую главы»25.

Нередко и С. Т. Аксаков пользовался критикой Гоголя. Арнольди рассказывает: «Однажды он пришел к нам от С. Т. Аксакова, где автор „Семейной хроники“ читал ему свои „Записки ружейного охотника“… Гоголь говорил тогда, что никто из русских писателей не умеет описывать природу такими сильными, свежими красками, как Аксаков»26.

В эту зиму Гоголь регулярно бывал у Аксаковых. У них был даже введен специальный день встречи Гоголя с близкими друзьями — «вареники». О. М. Бодянский записывает в своем дневнике: «Под варениками разумеется обед у С. Тим. Аксакова, по воскресеньям, где непременным блюдом были всегда вареники для трех хохлов: Гоголя, М. А. Максимовича и меня, а после обеда, спустя час, другой, песни малороссийские под фортепьяно, распеваемые второй дочерью хозяина, Надеждою Сергеевною, голос которой очень мелодический.

Дом Высоцкого (находился на месте дома № 9 по Филипповскому переулку), в котором у Аксаковых в 1849–1851 гг. собирались Н. В. Гоголь, М. О. Бодянский, М. А. Максимович

Обыкновенно при этом Максимович подпевал. Песни пелись по „голосам малороссийских песен“, изданных Максимовичем, и кой-каким другим сборникам, принесенным мною»27. Мы уже говорили ранее, какое значение имела песня в творческой жизни Гоголя. Кажется, внутренний, мир народа постигался им через песню. Он до конца жизни сохранил горячую любовь к произведениям народной поэзии. Напоминая Бодянскому о встрече у Аксаковых, Гоголь обычно говорил: «Упьемся песнями…» — «…и действительно, он упивался ими так, что иной куплет повторял раз тридцать кряду, в каком-то поэтическом забытьи», — отмечает Кулиш, записывавший рассказы Бодянского28.

У Аксакова же, по сложившемуся обычаю, отмечался день, который Гоголь считал днем своего рождения — 19 марта. Кроме хозяев, присутствовали О. М. Бодянский, М. А. Максимович, А. С. Хомяков и историк С. М. Соловьев.

Эта зима особенно порадовала Гоголя приездом М. А. Максимовича. Одной из побудительных причин приезда его в Москву было пребывание здесь Гоголя. Максимович вновь поселился возле Сухаревской башни, в университетском Ботаническом саду (1-я Мещанская улица, № 28). Погодину же он писал (10 ноября 1849 г.): «Не трудись, друже, освобождать для меня от мебели свой флигель: я до весны не переберусь в него, зане весьма великая даль от города…»29. В числе весьма немногих Гоголь нал Максимовичу первые главы второго тома «Мертвых душ» и говорил ему о своем труде: «Беспрестанно исправляю и всякий раз, когда начну читать, то сквозь написанные строки читаю еще не написанные»30.

Иногда бывал Гоголь у Погодина, обычно на литературных чтениях. Так, по записи Погодина, нам известно, что Гоголь присутствовал на вечере Е. П. Ростопчиной, выступившей с комедией «Нелюдимка». Этой же зимой Погодин устроил вечер, посвященный произведениям Гоголя; читал их Щепкин. 3 декабря «было назначено у Погодина же чтение комедии Островского „Свои люди — сочтемся[32]“, тогда еще новой, наделавшей значительного шуму во всех литературных кружках Москвы и Петербурга, а потому слушающих собралось довольно: актеры, молодые и старые литераторы, между прочим графиня Ростопчина, только что появившаяся в Москве после долгого отсутствия и обращавшая на себя немалое внимание. Гоголь был зван также, но приехал середи чтения; тихо подошел к двери и стал у притолоки. Так и простоял до конца, слушая, по-видимому, внимательно… После однако я имел случай не раз заметить, что Гоголь ценит его талант и считает его, между московскими литераторами, самым талантливым», — пишет Н. В. Берг31. Гоголь не принял участия в обсуждении, уклонился от высказывания своего мнения о прочитанном, но в этом проявилась лишь обычная для него нелюбовь к публичному выступлению. Свои соображения он предпочел изложить Островскому письменно. Близкий в те годы к драматургу С. Максимов вспоминает: «…К Алек. Ник. не подходил и не изъявлял желания с ним познакомиться. Похвальный отзыв Гоголя, написанный на клочке бумаги карандашом, передан был Погодиным А. Н. Островскому и сохранялся им, как драгоценность…»32