Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия

В числе гостей был итальянский генерал Р., постоянно бывавший в Ставке и на фронте, и дипломат, граф А., только что посетивший Ставку и побывавший, с генералом, на фронте.

Их отзывы вполне совпадали с мнением нашего полковника.

На фронте их всюду, как союзников встречали восторженно, настроение вполне бодрое и уверенность в близкой победе.

По их мнению, летом 1917 г. война кончится. Германия вынуждена будет принять условия мира. В своем отзыве о личности царя они безусловно сходились: «c'est un honnete homme, nous avons pleine confience en lui»!

Генерал P. ближе знавший царя к этому прибавлял: «il est charmant, quand on le connait de pres, et tout a fait gentlemen. Aucune idee de trahison ne pourra jamais envahir son ame, on a beau parler des enfluences qui l'entourent, mais a la Stavka il est bien le maitre de soi meme».

Должен прибавить, что генерал Р. наш хороший знакомый и отзыв его был абсолютно конфиденциален.

Я привожу все это к тому, чтобы высказать свое убеждение в том, что революция в ту минуту не только не явилась для России актом высшего патриотического напряжения, а, наоборот, доказала отсутствие в ней всякого патриотизма.

Патриотизм, очевидно, слишком мелкая штука, для российской широкой души!

Враги это, в свое время, поняли, учли и, как раз в критическую для себя минуту, использовали.

Сознательные и бессознательные элементы, способствовавшие в этот момент революционному напряжению страны, одинаково преступны перед судом истории.

Глава тридцать восьмая

Когда революционный эксцесс извергается, как лава из кратера огнедышащей горы, предостерегающие явления естественно предшествуют. У нас еще накануне «великой революции», т. е. глубочайшего переворота для всей России, явных предзнаменований того, что должно было случиться, для непосвященного в подпольную работу еще не обнаруживалось.

Широкая публика ничего не подозревала.

26 февраля, в субботу, состоялся, много раз откладывавшийся, по случаю запоздания в изготовлении художником Головиным декораций, юбилейный бенефис драматического артиста Ю. М. Юрьева.

Зал был переполнен избранною публикою. Лермонтовский «Маскарад» обставленный с небывалою, даже для Императорского театра, роскошью, в Мейерхольдовской постановке, переносил зрителей в область, чуждую треволнениям дня, чуждую политике, всецело погружая душу в круг личных, интимных страстей и переживаний.

Отдыхали глаза, наслаждался слух чудным Лермонтовским стихом и уличная сутолока еще не врывалась в театральное зало, как это неизбежно случалось два-три дня спустя.

Бенефициант был в ударе и ему много аплодировали. Когда его чествовали при открытом занавесе, режиссер подал ему первым «подарок от Государя Императора», второй «от вдовствующей Императрицы Марии Федоровны». Оба эти подношения удостоились бурных оваций, одинаково демонстративных и по адресу бенефицианта и по адресу царственного внимания к русскому заслуженному артисту. Отмечали только, что государыня Александра Федоровна, не посещавшая русский драматический театр, и вообще редко показывавшаяся публично, ничем не откликнулась.

Случилось так, что и на другой день мы были в театре. На этот раз в Мариинском, где был наш абонемент в балете.

Днем у моей жены были визитеры, главным образом, из военных. Разговоры были характерные. Заезжий провинциальный «уполномоченный», бывший кирасир, редко наезжавший в Петроград, возбужденно толковал: «говорю вам и казаки в рабочих стрелять не будут, о солдатах и говорить нечего. Я побывал в военных кругах Петрограда, против Думы никто, не пойдет!»

В это время усиленно поговаривали о том, что Думу, по высочайшему повелению, распустят и что она решила добровольно этому не подчиниться.

Другой военный, бывший лейб-улан, теперь штабной, возмущаясь этим, все-таки возлагал надежду на казаков и советовал «уполномоченному» не болтать вздора.

Артиллерийский полковник, стоявший со своей вновь сформированной батареей в Петергофе, приехал на воскресенье в Петроград, чтобы побывать в балете и не хотел верить ни роспуску Думы, ни серьезным военным столкновениям.

Под вечер Полковник Б., состоявший уже при четвертом министре внутренних дел (начиная с Хвостова) «для поручений» телефонировал нам и дружески советовал не ехать сегодня в балет, особенно в автомобиле, так как кое-где предвидится стрельба, толпа может нагрянуть и в освещенный a giorno Мариинский театр.

— У страха глаза велики! — решила жена, подбодренная спокойствием артиллерийского полковника и бывшего лейб-улана, приглашенных к нам в ложу. Обнаружить заранее трусость казалось ей позорным и мы поехали, и, притом, как всегда, в автомобиле.

По дороге, на Дворцовой набережной встречали конные наряды казаков, но в общем все, казалось, было спокойно; выстрелов не слышали. Говорили, что на Выборгской стороне идут столкновения рабочих с полицией и казаки, будто бы уже, хлещут встречных нагайками.

В зале театра, несмотря на первый, самый балетоманский абонемент и участию выдающейся балерины, было пустовато. Ясно было, что страх уже обвеял театральных завсегдатаев. К Кюба ужинать после спектакля, как бывало раньше, не поехали.

Военные спешили восвояси: один в Петергоф, в своей батарее, другой в Главный Штаб за вестями.

Обратный путь к дому совершили еще благополучно, заметили только, что Морская и Невский проспект необычно пустынны. В такой час они обыкновенно еще кишели народом.

Кто-то в театре передал пущенный по городу слух, что будто бы, на чердаках домов, всюду расставлены полициею пулеметы, Вероятно, этот слух и разогнал публику.

На следующий день и в последующие два дня, революция была уже в полном ходу.

Понеслись по городу автомобили, наполненные вооруженными бандами солдат, с красными отметинами.

На окраинах и мостах, ведущих к окраине, завязывались настоящая сражения. Из тюрем выпускали уже арестантов. Горело здание Судебных Установлений, сжигались судебный и прокурорский архивы, уничтожалось делопроизводство, расхищалась касса.

С опасностью для жизни, бывшие в здании суда адвокаты спасали ценные портреты наших старейшин, украшавшие комнату совета присяжных поверенных.

У Таврического дворца, где собралась Государственная Дума, войска, переходившие на сторону Думы, образовали компактную охрану и явились ядром, бесповоротно решившим судьбу России.

По Знаменской улице, мимо наших окон, носилась на открытых автомобилях вооруженная молодежь из студентов, рабочих и гимназистов; к ним примыкали девицы в наряде сестер милосердия.

Уже к вечеру первого дня было ясно, что мечты Протопопова о подавлении революции не осуществились. Сам он, через черный ход, сбежал из своей министерской квартиры, пока толпа врывалась в соседнее помещение департамента полиции, чтобы громить его. Никоторое время он укрывался у знакомого зубного врача, но тот побоялся дольше держать его и он явился «сдаться» в Думу.