Александр Филиппов-Чехов - Александр фон Гумбольдт. Вестник Европы

Если же поддерживать их во влажном состоянии (напр. обкладывая их сырым мхом), то рыбы могу жить и в воздухе так же, как и в воде. От присутствия значительного количества водорода или углекислоты в воде рыбы издыхали.

По общераспространенному мнению, роль плавательного пузыря рыб состоит в том, что при его посредстве животные эти могут по произволу опускаться и подниматься на желаемую глубину. Если они при помощи мышц своих сжимают пузырь, то понятно, так как удельный вес их делается от этого тяжелее, что они идут ко дну. Когда пузырь раздается – происходит противное. Впрочем, Гумбольдт заметил, что некоторые лини, у которых он вырезал плавательный пузырь, плавали и без него на разных глубинах, хотя большинство таких рыб находилось всегда на дне сосудов.

Эти опыты Гумбольдта над дыханием двух высших классов животных с холодной кровью были впоследствии дополнены Гей-Люссаком над птицами и млекопитающими.

X

Труды по ботанике – Ботаническая география

Что касается зоологической географии, имеющей предметом познакомить с распространением животных на поверхности земной, то хотя Гумбольдт не оставил нам полного здания этой науки (разработанной гораздо позже Шмардой в Вене в пятидесятых годах), однако он подарил нас фауной экваториальной части Америки и впервые определил точно предмет этой отрасли естествоведения; познакомил с распределением – горизонтальным и вертикальным – многообразнейших видов, которыми изобилует исследованная им страна (см. Relation historique, observations de zoologie).

Хотя, как мы видели выше, Гумбольдт в начале своей ученой деятельности и занимался систематической ботаникой, он, однако, собрав вместе с Бонпланом растительные сокровища центральной Америки, предоставил систематическую разработку их другим, в особенности своему товарищу по путешествию и Кунту. Она составляет шестой отдел его Voyage aux regions equinoxiales, явившийся в свет с 1805 по 1834 г. в 18 томах с 1120 таблицами. Сам Гумбольдт занялся более общими ботаническими вопросами, по преимуществу растительной географией – распределением растений на поверхности земного шара.

Преимущественное внимание ботаников даже истекшего столетия было обращено на ботанику систематическую, хотя и Линней при исчислении растений обращает уже внимание на страны, в которых они произрастают (habitatio), равно как и на место произрастания (statio). Эти бедные заметки положили начало этой отрасли естествознания. Жиро-Сулави [48] в 1780 г. первый употребляет название, под которым она известна и теперь. Линк обращает внимание на зависимость роста некоторых растений от известковой почвы и затем уже Гумбольдт в своих минералогических наблюдениях (1790), в особенности же во флоре Фрайбурга, ставит уже задачи, разрешение которых подлежит этой науке. Штромейер (1800) тоже упоминает об этой науке и сродной ей истории растений. Но все названные труды ограничивались пока одними намеками, указаниями, как приняться за обработку нового предмета. Даже и труд Гумбольдта – Ideen zu einer Physiognomik der Gewächse [1807] – представляет более поэтический, чем научный образ распределения растений; он останавливается здесь по преимуществу над разнообразием впечатлений, поражающих путешественника в различных местностях вследствие различной флоры их; словом, сообщаемое здесь интересует больше художника, чем ботаника. Первым научным сочинением об этом предмете следует, бесспорно, считать Гумбольдта Essai sur la géographie des plantes [1805] (в пятом отделе его Voyage), где он следующим образом определяет эту науку: растительная география рассматривает растения по отношению к распределению их в различных климатах. Так же почти безграничная, как сам предмет, она представляет глазам нашим необозримый растительный покров, который всеоживляющая природа разостлала на нагой поверхности земной коры. Он следует за растительными формами от высот, покрытых вечным снегом, до глубины морей, проникая и под поверхность земли, где в пещерах прозябают совершенно еще неизведанные тайнобрачные растения, равно как и вовнутрь горных пород. Последняя фраза показывает, что он относит к ботанической географии и историю растительного царства.

Между разными вопросами, разрешение которых подлежит ботанической географии, не последний по связанному с ним научному интересу занимает следующий: существуют ли растения, свойственные всем поясам, то есть встречаются ли в них дикорастущими. Гумбольдт дает на него, на основании своих исследований, положительный ответ для некоторых тайнобрачных – Дикранум метловидный (Discranum scoparium), Кукушин лен (Polytrichum commune), Verrucaria Sanguinea, Verrucaria limitata Scopoli, – растущих под всеми градусами широты и долготы, в тени и в местах влажных, на берегах морей и на высотах Альп. Между явнобрачными, собранными Гумбольдтом и Бонпланом в Америке, нет, напротив, ни одного, которое встречалось бы в Европе дикорастущим. Конечно, мы не хотим этим сказать, что в Америке не попадаются растения, растущие и в других частях света, но они были туда перенесены. Мы знаем, что такие переселения совершаются перенесением семян ветром, течениями, птицами, не говоря уже о происходящих при посредстве человека. Так, греки распространили по Европе виноград, римляне – рожь, аравитяне – хлопчатую бумагу, и в Америке тольтеки – маис по Мексике и в южных странах, горные жители Кундинамарки – картофель. Такой способ распространения этих растений не подлежит сомнению, но зато первоначальная родина многих растений так же спорна и неопределенна, как и родина человеческих пород. Кажется, однако, что местность к югу и востоку от Каспийского моря, берега Окса и долины Курдистана следует считать родиной всех наших плодовых деревьев. Так, Персия подарила нас ореховым и персиковым, Армения – абрикосовым деревом, Малая Азия – сладкими вишнями и каштаном, Сирия – фиговым, гранатовым, оливковым, тутовым деревьями. Этой генеалогией растений наука обязана Гумбольдту.

Странствования некоторых растений за человеком интересны еще и тем, что они объясняют нам отчасти темные стороны истории человечества, так как хотя следы человека в известной стране исчезли уже давно, мы имеем, однако, некоторую возможность по оставленным им в ней растениям, одичавшим с тех пор, заключить о его присутствии в нем. Конечно, данные эти не суть неопровержимые факты, но ими можно пользоваться для подтверждения других данных. Особенно затруднительно решить вопрос о родине тех растений, которые составляют первую, насущную потребность народов кавказского и монгольского племен, о растениях хлебных. Они могли бы дать самый точный ответ насчет их колыбели. То же самое явление повторяется и относительно растений других народов, играющих в жизни их такую же культурную роль, как хлебные для первых; пизанг, кокосовая пальма, картофель и прочие растения, распространенные под иными градусами широты и долготы, также как у нас зерновой хлеб, сопутствующие там человека везде, нигде не встречаются в таком состоянии, что о них можно было бы положительно сказать: они здесь дикорастущи. С одинаковым правом можно утверждать о них, что они одичали.