Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

По сути, этот представительный орган мало что решал. «Юридическая конструкция без плоти и крови» — так отзывался о нем один из комментаторов. Проблемы обсуждались сугубо прусские, отнюдь не общегерманские, резолюции принимались расплывчатые, декларативные. Тем не менее сессии проходили регулярно, по два — пять дней каждый месяц, это давало отличную возможность членам совета, особенно из руководящей верхушки, наладить полезные контакты с власть имущими.

Выборы председателя Государственного совета прошли 7 мая 1921 года. Им предшествовала довольно активная закулисная борьба. Социал-демократы располагали относительным большинством, но его недоставало, чтобы претендовать на пост председателя. Бургомистр одного из крупнейших городов, давний деятель партии Центра, Аденауэр представлялся идеальной фигурой, вокруг которой мог сплотиться правый картель. Он легко получил необходимый вотум голосов и впоследствии столь же легко проходил процедуру ежегодных перевыборов, оставаясь на этом посту на протяжении последующих двенадцати лет.

Примечательный разговор с Джулианом Пигготом, о котором шла речь в начале главы, состоялся как раз сразу после возвращения нашего героя в Кёльн после описанной берлинской интермедии. Содержание его высказываний отражало сложившиеся у него опасения по поводу возможной оккупации Рура союзниками и представления о том, на кого в данной ситуации можно было бы опереться. Франция явно отпадала: она больше всего была заинтересована в ресурсах Рура, в том, чтобы переориентировать его экономику на себя и на Бельгию. Кёльн в этом случае оказался бы банкротом. Единственное спасение Аденауэр видел в англичанах: только они могли воспрепятствовать жесткому курсу в отношении Германии, и только они могли бы оказать помощь Кёльну в условиях, если бы этот курс все-таки стал реальностью. Поэтому он готов был пойти достаточно далеко в признании того, что вина за обострение напряженности лежит на немецкой стороне, что союзники, «как и весь остальной мир, имеют основания не доверять доброй воле Германии». Англичан следовало любым способом улестить, а что касается своего собственного центрального правительства, то оно было настолько слабо, что ожидать от него какой-либо поддержки не приходилось, репрессий тоже, так что можно было вполне безнаказанно возводить на него какую угодно хулу. Аденауэр при этом прозрачно намекал, что он распорядился бы властью гораздо лучше, чем главы сменявших друг друга берлинских кабинетов.

В Кёльне на вернувшегося из Берлина бургомистра снова обрушился груз повседневных проблем. Оккупационный режим, казалось бы, нормализовался. В политическом отчете за 1921 год, подготовленном в аппарате британского Верховного комиссара в Кобленце, говорится, в частности: «Обер-бургомистр Кёльна д-р Аденауэр является компетентным чиновником… Его действия лишь в редких случаях давали основания для выражения недовольства с нашей стороны… Германские чиновники и граждане Кёльна демонстрируют значительный потенциал доверия к британским властям, чему способствует примерная дисциплинированность британских военнослужащих и корректное поведение британского гражданского персонала».

Нетрудно заметить несколько покровительственное отношение автора или авторов отчета (подписан он был заместителем Верховного комиссара полковником Райаном) к Аденауэру, да и описание отношений между оккупантами и местными жителями грешит некоторой лакировкой. До ратификации Версальского договора общение между английскими военными и горожанами имело крайне ограниченный, а потому и малоконфликтный характер. Гарнизон жил своей жизнью, отгороженный от.внешнего мира: свои футбольные матчи, свои крикетные площадки и т.п. Однако затем стали прибывать семьи. Это отразилось на облике города. Он приобрел специфические черты английского образа жизни. На улицах появились отряды бойскаутов (и их девичьи эквиваленты), на Франкштрассе начала действовать английская школа, на Хоэштрассе — большой магазин для англичан. Возникли специфически английские питейные заведения и булочные с традиционным британским ассортиментом. К началу 1921 года британская колония насчитывала уже около пятнадцати тысяч человек и начались естественные трения, как это всегда бывает при столкновении разных культур.

Особенно много конфликтов возникало на почве жилищного вопроса. Английские семьи обычно располагались во временно реквизированных помещениях особняков или больших квартир. Их хозяева при этом либо выселялись, либо «уплотнялись». Это само по себе не вызывало восторга с их стороны, но хуже того: аккуратные немки просто-таки не могли вынести, как жильцы обращаются с их мебелью и кухонной утварью. «Бюро но делам оккупации» было буквально завалено жалобами на вандализм оккупантов и членов их семей. Что касается солдат, то они просто изнывали от безделья, и это соответственно сказывалось на нравах. «Эти зеленые юнцы напиваются до посинения», — для Корбетт Эшби, присланной из Лондона инспектировать медсанчасть гарнизона, это было самое яркое впечатление. Угрожающие размеры приняла проституция. Были и чрезвычайные происшествия: то чиновник оккупационной администрации зарезал любовницу-немку, то офицер ни с того ни с сего открыл огонь по группе ребят, один из которых был смертельно ранен, а в мае 1921 года один прохожий, немец, который попытался разнять дерущихся парней, попал под арест за «нападение на сына сержанта британской армии».

Единственным выходом было по возможности изолировать английскую колонию от населения. С одобрения английских властей Аденауэр начал строительство специального военного городка, куда предполагалось заселить семьи офицеров гарнизона и чиновников оккупационной администрации. Решение не вызвало со стороны кёльнцев особого восторга: к тому времени в городе было около двенадцати тысяч бездомных, и многие говорили, что жилище надо строить именно для них, а не для оккупантов. Кстати сказать, примерно две с половиной тысячи британских военнослужащих, подлежавших демобилизации, объявили о своем решении остаться в Кёльне и не возвращаться на родину, и это тоже создало определенную проблему. Наконец, появилась еще одна странная категория населения — англизированные репатрианты. Речь шла о тех, кто провел несколько лет в английском плену и, общаясь с англичанами, успел за это время даже подзабыть родной язык; во всяком случае, эти репатрианты, образовавшие в Кёльне своеобразное землячество, разговаривали между собой исключительно по-английски и в основном о том, как там было и что там сейчас «дома», то есть в Великобритании. Между ними и местными патриотами тоже возникали конфликты, и бургомистру приходилось ими заниматься.