Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Кеннет решает искупаться, хотя Винсент и считает, что делать этого не стоит: небо темнеет, на море поднимаются волны. Он начинает было отговаривать брата, но потом вдруг чувствует, что надо позволить Кеннету поступить по-своему. Уже искупавшись, Кеннет выходит из воды и у самого берега теряет сознание. Винсент хватает брата, затаскивает в машину и мчится домой, сначала даже забыв снять ее с ручного тормоза.

Дома он застает Холдена, сидящего с чемоданчиком на крыльце. Братья пытаются вернуть Кеннета к жизни, по в конце концов все-таки вызывают врача. Тот приезжает вскоре после того, как с репетиции возвращаются родители. Но, несмотря на все усилия, вечером, в десять минут девятого, Кеннет Колфилд умирает.

В завершение Винсент объясняет, зачем он вообще написал этот рассказ. А написал он его, чтобы Кеннет наконец обрел покой — с самой своей смерти он постоянно, даже на передовой, находился рядом с ним и Холденом. Теперь, надеется Винсент, Кеннет перестанет «ошиваться вокруг нас».

Две сцены, на первый взгляд не самые значительные, чрезвычайно важны для раскрытия духовного содержания, вложенного Сэлинджером в рассказ «Полный океан шаров для боулинга».

В одной из них Кеннет спрашивает Винсента: «Когда ты заглядываешь в колыбельку к Фиби, ты по ней с ума не сходишь? Тебе не кажется, что она — это ты?» Винсент соглашается с братом, что, мол, да, как раз такие чувства у него и возникают. Но Кеннету послушного согласия мало, он требует любви, никак и ничем не ограниченной — вплоть до осознания неразрывного единства с объектом любви, полного уподобления ему. Опыт такой любви открылся Кеннету у колыбели Фиби. Это откровение помогло ему спокойно принять смерть, зная, что, умерев, он продолжит жить в своих родных.

В зачаточном виде нечто подобное испытывал Бэйб по отношению к Мэтти, а Холден из рассказа «Я сошел с ума» — по отношению к лежащей в колыбели сестре Виоле. То же самое чувство в «Над пропастью во ржи» будет вызывать у Холдена Фиби.

Фигура Кеннета воплощает собой гармонию, единение поэзии и прозы, разума и чувства и даже жизни и смерти. Сцена, в которой, сидя на Скале мудреца, он рассматривает обточенный водой камешек, чтобы убедиться в его идеальной симметрии, служит прообразом другой сцены — когда Симор учит Бадди играть в «шарики». И тут и там главная тема — гармония, достигаемая путем уступок. Кеннета беспокоит, что станется с категоричным, неспособным на компромисс Холденом, когда он, Кеннет, умрет.

Заходя в воду у Скалы мудреца, Кеннет знает наверняка, что смерть его близка. Но он насмехается над смертью, которая по большому счету над ним не властна. «Если я, например, возьму да помру, знаешь, что я потом сделаю? — спрашивает он Винсента и сам отвечает на свой вопрос: — Я тут еще пооколачиваюсь, на какое-то время застряну с вами».

Восприятие Кеннетом смерти оттеняется строчкой из Роберта Браунинга, записанной им на бейсбольной перчатке — точно так же, как религиозное чувство Бэйба в рассказе «Солдат во Франции» оттеняется стихами Уильяма Блейка и Эмили Дикинсон. Уверенности Кеннета в том, что он «застрянет» на этом свете, позже будет противопоставлена фобия его брата Холдена, который жил в постоянном страхе исчезнуть.

Сравнительно спокойно наступая по территории Германии, американские военные почти уже уверились, что все ужасы войны позади. Действительно, в кровопролитные бои им вступать больше не приходилось. Но скоро преисподняя обернулась к ним невиданным еще, не менее кошмарным своим ликом.

В начале зимы 1944 года американский Корпус военной контрразведки составил и распространил среди своих агентов н войсках конфиденциальный доклад «Германские концентрационные лагеря». В докладе были описаны четырнадцать крупных концлагерей и более сотни лагерных отделений. Сотрудники контрразведки получили указание при вступлении войск в район расположения любого из них немедленно отправляться в этот лагерь, чтобы на месте изучить обстановку, опросить заключенных и составить рапорт начальству.

Двадцать второго апреля 4-я пехотная дивизия вошла в область, границами которой служил практически равносторонний треугольник с расстоянием между вершинами — городами Аугсбург, Ландсберг-на-Лехе и Дахау — около тридцати километров. На этой территории располагались многие из ста двадцати трех филиалов и отделений концентрационного лагеря Дахау.

За последние недели войны 12-й полк успел побывать едва ли не в десятке населенных пунктов Швабии и Баварии, и которых содержались и работали заключенные нацистских концлагерей. Ошарашенные свидетельствами зверств, творившихся за колючей проволокой, американцы сначала не вполне понимали масштабы трагедии. Даже в ежедневных рапортах командования полка узники концлагерей на первых порах фигурировали как обычные военнопленные. Так, 23 апреля в бумагах штаба 4-й дивизии значится: «12-й пехотный полк доложил об обнаружении лагеря для союзных военнопленных, в котором содержится приблизительно 350 человек». Пять дней спустя, 28 апреля, штабной офицер записывает: «12-м полком обнаружено место содержания (sic!) военнопленных, освобождено 6о французских военнослужащих».

Воссоздать картины, представавшие взорам Сэлинджера и его товарищей в освобожденных нацистских лагерях, позволяет дневник, который вел сержант 552-го батальона полевой артиллерии, в конце войны преданного 12-му пехотному полку:

«Когда ворота лагеря распахнулись, мы увидели узников. Среди них было много евреев. Они были одеты в полосатые черно-белые робы и плоские круглые шапки. Некоторые кутались в драные одеяла… Они с великим трудом поднимались и, еле волоча ноги, плелись к воротам. Сущие скелеты — только кожа да кости»'.

В 1992 году 4-я пехотная дивизия была включена в почетный перечень американских частей и подразделений, освобождавших узников концентрационных лагерей. Дивизия заняла шесть филиалов Дахау: Хоргау-Пферзее, Аален, Эльванген, Хаунштеттенен, Тюркенфельд и Вольфратсхаузен. Сэлинджеру как сотруднику контрразведки пришлось там работать. В чем конкретно заключались его служебные обязанности, нам остается только предполагать — сам он, как и большинство участников освобождения концлагерей, рассказывал об этих эпизодах своей боевой биографии лишь в самых общих чертах.

На юге Германии Сэлинджер имел все шансы утратить здравый рассудок. Но при этом в его вещевой мешок ложились нее новые и новые страницы будущего романа. На них он описывал маленьких девочек в синеньких платьицах и каток, кишащий детьми…

В апреле 1945 года Сэлинджер не просто получил свидетельства беспощадного истребления ни в чем не повинных людей — на его глазах рухнули сами основы разумного существования. Раз явившись, этот кошмар неизбывной болью поселился у него в душе. «Сколько бы ты ни прожил, — писал Сэлинджер, — запах горелой человеческой плоти никогда не выветрится у тебя из ноздрей».