Ольга Тер-Газарян - Есенин и Айседора Дункан

Перед помолвкой, как водится, устроили мальчишник. Есенин напился и многие приглашенные друзья стали свидетелями его душевных метаний. Вот что писал Ю. Либединский:

– Не выйдет у меня ничего из женитьбы! – сказал он.

– Ну, если ты видишь, что из этого ничего не выйдет, так откажись, – сказал я.

– Нельзя, – возразил он очень серьезно. – Ведь ты подумай: его самого внучка! Ведь это так и должно быть, что Есенину жениться на внучке Льва Толстого, это так и должно быть!

– Так должно быть! – повторил он. – Да чего уж там говорить, – он вытер слезы, заулыбался, – пойдем к народу!

Казалось, что Есенин женится только потому, что принял такое решение – что надо уже успокоиться, бросить якорь…

Вечером «мальчишник» продолжили на квартире поэта Савкина, имажиниста. Как вспоминал Б. Соколов: «Сергея оберегали – не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал – была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства. Но веселым в тот вечер Сергей не был.

Сергей, без пиджака, в тонкой шелковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и встал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел:

Есть одна хорошая песня у соловушки —Песня панихидная по моей головушке.Цвела – забубенная, росла – ножевая,А теперь вдруг свесилась, словно неживая.Думы мои, думы! Боль в висках и темени.

Промотал я молодость без поры, без времени.Как случилось-сталось, сам не понимаю,Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю…

Пел он так, что всем рыдать хотелось. Всем стало не по себе. Писатель Касаткин украдкой вытер слезы, потом встал и пошел в соседнюю комнату. А Сергей, медленно приплясывая, продолжал:

Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха,Все равно любимая отцветет черемухой.Я отцвел, не знаю где. В пьянстве, что ли? В славе ли?В молодости нравился, а теперь оставили.

Потом, оборвав песнь, Сергей схватил чей-то стакан с вином и залпом выпил.

После этого затихли писательские разговоры, за окном встало солнце, и многие начали расходиться. Осталось совсем немного народу. И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья Касаткин и Наседкин и, обнявшись, горько плакали. За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала… Через несколько часов нужно было ехать на вокзал.

Я подошел к рыдающим друзьям и взял одного из них за плечо.

– Нужно идти. Сергею скоро ехать.

На меня поднял заплаканное лицо один из них и серьезно сказал:

– Дай еще минут пятнадцать поплакать…

Прощаясь, Сергей судорожно всех обнимал и потом, пока не скрылся за переулком, оборачивался и посылал приветы…»

По воспоминаниям еще одного своего друга и ученика Эрлиха Есенин перед помолвкой привел его в квартиру Толстой. Они вышли на балкон. На лице Есенина играла «полубезумная и почти торжествующая улыбка». На небе алел «непривычно багровый и страшный» закат. Зажав в зубах папиросу, Есенин тогда сказал:

– Видел ужас?… Это – мой закат… Ну, пошли! Соня ждет…

После помолвки Есенин переезжает в Померанцев переулок в квартиру Толстой, напоминавшей, скорее, литературный музей. Комнаты были очень темные и мрачные, с громоздкой старинной мебелью и длинными галереями портретов родичей. Есенину в квартире жены было неуютно, все кругом напоминало о «великом старце», а атмосфера царила важная и чопорная. Он стал работать по ночам. Вскоре Есенин уже жаловался на засилье Толстого в доме: «Надоела борода! Уберите бороду!.. Скучно!.. Раз борода, два, три, а тут – не меньше десятка! Надоело! К черту!».

Брак с Толстой начинает поэта тяготить – все, о чем он мечтал «идет прахом». Ему снова хочется сбежать куда-нибудь. Он часто не ночует дома. В одну из ночей Толстая узнала, что он изменил ей. Есенин много пьет и иногда исчезает на несколько дней. Так, в июле Толстая записала в своем календаре:

«18 июля. Суббота. Одна.

19 июля. Воскресенье. Дура.

20 июля. Понедельник. Дура.

21 июля. Вторник. Дура.

22 июля. Среда. Дура.

23 июля. Четверг. Дура.

24 июля. Пятница. Совсем сумасшедшая.

Пять дней ничего не соображала».

В июле молодые уехали в Мардакяны – пригород Баку. Первые дни отдыха прошли замечательно, но затем Есенин снова взялся за старое. Толстая в письме Наседкину писала: «Изредка, даже очень редко Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны. А я в эти дни, конечно, лезла на все стены нашей дачи, и даже на очень высокие. Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квеленький и у меня за него сердце болит, болит».

В один из дней Толстой пришлось вызволять Есенина из милицейского участка: он шел пьяный по улице и ухватил какую-то собачонку, заявив ее владелице, что пойдет с ней гулять. Возмущенная женщина подняла визг – сбежались зеваки и милиционеры, а Есенина, брыкающегося и матерящегося, доставили в камеру. Через день благодаря знакомствам и связям его выпустили. Все эти выходки не мешали поэту плодотворно работать. В начале сентября он получил телеграмму о необходимости ускорить работу над рукописями для готовящегося «Собрания сочинений», и тут же принял решение уехать.

Есенин и Толстая возвращаются в Москву. 18 сентября состоялось их бракосочетание. Регистрация прошла обыденно – друзей не приглашали. Печать в документах никак не повлияла на течение семейной жизни Есенина и Толстой: он все также уходил в запои, а в перерывах много работал. По свидетельствам сестры поэта, он стал крайне раздражителен и часто срывался на Толстой. Есенина бесила нехозяйственность Софьи – в доме подчас не было чистых носовых платков и починенных носков. И хотя Толстая помогала ему в работе, он все чаще и чаще стал груб с ней и чаще уходил из дома. Однажды он обратился к Бениславской, чтобы та нашла ему комнату и он съехал с квартиры в Померанцевом переулке, уже даже был внесен задаток, но Толстая, узнав об этом, уговорила поэта не уезжать.

Несчастливая семейная жизнь накладывалась и на неудачи в работе – Есенина очень огорчало и мучило, что критики его произведений не замечали – за полгода на «Анну Снегину» не появилось ни одной рецензии! Он решает издавать собственный литературный журнал, Софья его в этом всячески поддерживает.