Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Как только Риббентроп сменил тон после жесткого высказывания Боннэ, я сразу же понял, что Риббентроп просто копирует неприязнь Гитлера к Англии и не пытается вбить клин между Англией и Францией. Он сказал, что одобряет тесное сотрудничество между Францией и Англией, которое дополняет взаимопонимание между Италией и Германией.

Таким образом, атмосфера этого «дружеского визита» отнюдь не соответствовала достижению дружеского взаимопонимания между Францией и Германией в будущем.

С материальной стороны французы не могли постараться лучше, чем это сделали, послав, например, в Берлин для нашей поездки в Париж вагон, специально изготовленный для визита короля Англии. Но в течение переговоров с Риббентропом мы постоянно наталкивались на недоверие французов, особенно со стороны таких постоянных официальных лиц, как Алексис Леже.

Мы, в наших «адмиральских» мундирах, должным образом возложили большой венок на могилу Неизвестного солдата у Триумфальной арки. Ленту со свастикой для него прислали самолетом со специальным курьером из Берлина, потому что наш протокольный отдел забыл положить ее в суматохе перед отъездом. Но у всех у нас было чувство, будто это всего лишь театральный жест.

Такое же чувство, вероятно, было и у парижан по поводу визита в целом. Насколько строгие полицейские меры предосторожности позволили нам наблюдать парижан, они вели себя совершенно безразлично и не проявляли никакого интереса. Все же мир обратил на Париж свой несколько напряженный взор, предполагая, что за трехчасовой беседой на Кэ д'Орсэ кроется гораздо больше, чем содержал на самом деле тот очень поверхностный обмен мнениями.

Я лично приобрел во время этого визита очень интересный опыт, когда мне посчастливилось на приеме в немецком посольстве иметь долгую беседу со знаменитым французским писателем Жюлем Роменом, которого как автора монументального произведения «Люди доброй воли» я высоко ценил. Он был явно приятно удивлен, что кто-то из приехавших в Париж с Риббентропом говорит о его произведении с таким большим энтузиазмом и даже способен сыпать цитатами из него. Я встречал достаточно «людей доброй воли» в политике, чтобы понимать, что спасение мира в то время? да и теперь? зависит от этих людей и что фанатики, какой бы национальности и расы они ни были, являются настоящими врагами человечества.

В конце января 1939 года я сопровождал Риббентропа в Варшаву на очередной «визит доброй воли». Здесь разница между внешней видимостью и внутренней реальностью была еще больше, чем в Париже.

Вокзал в польской столице, куда мы прибыли 26 января во второй половине дня, был украшен знаменами со свастикой, был почетный караул, и военный оркестр исполнил национальные гимны. Нас принял Бек, министр иностранных дел; его сопровождала многочисленная свита, а также его жена, которая преподнесла букет фрау Риббентроп. Здесь мы также возложили венок на могилу польского Неизвестного солдата. Хотя торжественные заявления о дружбе всего лишь сдержанно высказывались в тостах на банкете, совершенно не упоминались трудности в отношениях, сложившихся между двумя странами и отчетливо выявившихся во время визита Бека в Оберзальцберг в начале года. О них, однако, шла речь в переговорах между Риббентропом и Беком.

В ходе состоявшегося ранее визита Бека к Гитлеру я мог безошибочно предвидеть угрозу затруднений в отношениях между Польшей и Германией, кульминация которых пришлась на 3 сентября 1939 года, когда британский посол вручил мне ультиматум, ввергающий мир в войну.

В том разговоре Гитлер снова высказал предложение, которое уже выдвигалось после Мюнхенского соглашения. Встреча, между прочим, была организована в то время, когда Польша заявила о своих возражениях относительно провозглашения независимости той части Западной Украины, которая раньше принадлежала Чехословакии.

Требования Германии касались в основном возвращения Данцига при условии соблюдения экономических интересов Польши в этом городе. Гитлер выступал также с требованием строительства экстерриториальной магистрали и железной дороги через «Коридор» для обеспечения сообщения между территорией рейха и Восточной Пруссией и предлагал в обмен вновь подписать германско-польский пакт о ненападении. Заключение этого пакта 26 января 1934 года было когда-то первым крупным актом Гитлера в международной политике.

За день до того, как Бек увиделся с Гитлером в Оберзальцберге, Риббентроп несколько часов обрабатывал Бека с той особой настойчивостью, которую наблюдатели и жертвы довольно метко прозвали «настойчивым проникновением», чтобы убедить его согласиться с требованиями Германии в качестве основы для дискуссии. Бек упорно отказывался с таким же упрямством, сохраняя особую решимость относительно Данцига. Если бы Бек повернул дело, как хотелось ему, то урегулирование было бы прямо противоположным: он предлагал соблюдать экономические интересы Германии в Данциге, но отказывался рассматривать какое-либо политическое присоединение. «Я не могу просить общественность Польши согласиться на это»,? таким всегда был его ответ.

Этот же аргумент Бек повторил у большого окна в номере Гитлера в «Бергхоф», хотя тогда Бек выразил свой отказ в более мягкой форме. Он согласился все же рассмотреть вопрос в целом, но явно дал понять, что позиция Польши будет негативной.

Разумеется, эти разногласия были еще свежи в моей памяти во время встречи в Варшаве. Риббентроп снова попытался с еще большей настойчивостью, чем раньше, заставить Бека согласиться с предложениями Германии. И снова столкнулся с отказом столь же определенным, сколь вежливым и уклончивым по форме, в которую польский министр иностранных дел умел облекать свои высказывания. Это была последняя весомая попытка добиться соглашения путем мирных переговоров.

Ранним утром рокового дня 15 марта 1939 года, который я лично считаю началом конца, Гитлер принял в Канцелярии доктора Гаха, президента Чехословакии, и его премьер-министра Хвалковского для таинственной беседы, результатом которой стало сенсационное установление немецкого протектората над Богемией и Моравией. Подробности этой акции вызвали много предположений и в то время, и позже. Комната, отделанная темными панелями, освещенная лишь несколькими бронзовыми лампами, производила гнетущее впечатление? подходящее обрамление для трагической сцены той ночи.

Вскоре после часа ночи в этой комнате появился невысокий пожилой человек с темными глазами, поблескивавшими на лице, покрасневшем от возбуждения. Это был преемник Бенеша президент Гаха. Он приложил все усилия, чтобы не дать поводов для критики со стороны своего гигантского соседа Германии, с трех сторон окружавшего уменьшившуюся в размерах Чехословакию. Я часто присутствовал на переговорах в Берлине, когда его министр иностранных дел Хвалковский старался угадать пожелания Риббентропа по выражению его лица, лишь бы не нанести ему ненароком какое-нибудь оскорбление. В области торговли он выражал готовность заключить таможенный союз, гарантируя Германии в основном преференциальный режим, а в политических вопросах покорно выражал свое согласие всеми возможными способами. Этот низкорослый смуглый премьер-министр выразил свое стремление понравиться одной фразой, которая не могла бы лучше подвести итог ситуации: «И в делах внешней политики мы хотели бы зависеть от Вас, господин Рейхсминистр, если можно».