Юлия Андреева - Айвазовский

Но все это еще только должно произойти… а пока, будучи прекрасно осведомлен о работе и заслугах Габриэля, настоятель отнесется с должным уважением и к его младшему брату.

Всю ночь художник проворочался с боку на бок, то грезя тайно присутствующим в келье духом Байрона, который предвещал ему жизнь, полную приключений и радостей, то горевал по поводу «несчастного» Саргиса, который точно мертвец проводил жизнь в своей душной и темной каморке, вечно облаченный в траур по самому себе.

В тот раз братья не поняли друг друга, да и как понять? Габриэль привык общаться с учеными монахами на понятные и любимые ими темы, которые мало интересовали Ованеса. Ованес был весь в искусстве, живописи. Он привык слушать хорошую музыку, бывал в операх и на концертах, обожал поэзию и прогулки на свежем воздухе.

Позже они будут еще не раз встречаться, и тогда в неспешной обстановке монах-ученый поймет монаха-художника, а монах-художник хотя бы на расстоянии проникнется светлой миссией своего брата монаха-ученого.

Пока же они говорили о семье, о знакомых в Феодосии, наставительным тоном, плохо скрывающим растерянность и незнание, как следует себя вести, Габриэль расспрашивал брата о том, как часто тот бывает в церкви и остается ли тверд в вере отцов…

По легенде, именно в монастыре Святого Лазаря Ованес решил окончательно поменять фамилию на Айвазовский. Как я уже писала, в документах он значился то Айвазовским, то Гайвазовским. Это вносило путаницу. Айвазовский — и звучит красивее, и больше напоминает реальную фамилию Айвазян, которую носили их предки. Помните, Ованес при рождении был записан как Айвазян? Я уже цитировала этот документ.

Распрощавшись с братом, Ованес вернулся в Венецию, где ждал его Штернберг. С раннего утра друзья гуляли по городу, стараясь учить язык и делая множество зарисовок. Каналы, набережные, рыбаки и торговцы — все находило свое отражение в рисунках приятелей. Но больше всего Айвазовский полюбил площадь Святого Марка, где сделал массу эскизов. С раннего утра, едва перекусив и выпив кружку молока, художник брал этюдник и шел работать, рисуя, пока горячее солнце не прогоняло его в благодатную тень. Не один раз бронзовые мавры с золочеными молотами в руках на Башне Часов отстукивали рождение нового часа, прежде чем он оставлял работу, отступая сначала в тень небольших портиков, а затем и вовсе сдавая позиции, и нехотя покидал облюбованные места, передвигаясь в сторону ближайшей дешевой траттории, где можно было вкусно и дешево пообедать.

Ручные голуби, любимая приезжими достопримечательность площади Святого Марка, не боясь садились на плечи молодому художнику, курлыча обо всем на свете и выпрашивая моченый горох.

Кулечек можно было приобрести тут же у разгуливающих из конца в конец площади коробейников. На долгие недели птицы площади Святого Марка сделались чуть ли не единственными друзьями художника.

Впрочем, было еще одно тайное место, куда нет-нет, да и наведывался Айвазовский. Изящный, ухоженный домик, или маленькое палацо с большим балконом, за занавеской которого скрывалось счастье и где неизменно пахло ландышами. Проходя или проплывая мимо домика с греческими колоннами, люди вдруг оказывались окруженными нежными звуками пианино или скрипки. Мелодия окутывала, музыкальные фразы весело плескались в канале, играли светотенями по стенам дома, и где-то на балконе за гипюровой занавеской нежно обнимались два силуэта.

Но не будем забегать слишком далеко вперед, уходя от официальной биографической линии нашего персонажа, продолжим историю Айвазовского в несравненной Италии, а ландыши, скрипка и изящная незнакомка? да никуда они от нас не денутся. Всему свое время, дорогой читатель, и ландыши непременно расцветут еще не один раз. Весной… сейчас же в разгаре лето.

В Венеции Айвазовский познакомился с Николаем Васильевичем Гоголем, который путешествовал в компании Николая Петровича Боткина,[120] очеркиста, литературного критика и переводчика, а также литератора Василия Алексеевича Панова.[121] Спутников писателя Айвазовский знал по собраниям у Кукольника и был душевно рад новой возможности пообщаться.

Встреча была приятна для обоих, так как Гоголь много слышал и как-то видел работы Айвазовского, а тот обожал произведения Николая Васильевича еще в пору своей учебы в Академии.

Недавно оправившись от тяжелой болезни, Гоголь много гулял, расположившись в удобной гондоле в обнимку с пузатой бутылкой недорогого вина. Он мог часами просто глазеть на открывающиеся виды, нанимая гондольера на целый день. Конечно, побывавшие в Венеции XXI века наши современники могут возразить, что гондола удовольствие не из дешевых, но так было не всегда. Во времена Гоголя в Венеции насчитывалось более десяти тысяч гондол, так что этот вид транспорта был отнюдь не дорогим.

Время от времени Айвазовский присоединялся к Гоголю, и тогда они брали гондолу на двоих и катались в свое удовольствие, разговаривая об искусстве или болтая о пустяках.

Вскоре Гоголь сообщил, что в ближайшее время намерен посетить Флоренцию, и пригласил Айвазовского поехать вместе, посмотреть галереи Уффици и Питти.[122] Во Флоренции Гоголя должен был ждать его друг Александр Андреевич Иванов[123] — художник, о котором говорили либо как о бродяге и нищеброде, либо как о новом святом. Иванов презирал работу на заказ, демонстративно отказываясь встречаться с готовыми купить картину или заказать что-либо господами. Он считал, что искусство должно быть для искусства и что порочный человек не может создать нечто по-настоящему стоящее. Уже много лет живя в Риме, Иванов писал картину своей жизни «Явление Христа народу», увидеть которую доводилось лишь избранным. Одним из счастливчиков, допущенных в мастерскую нелюдимого художника, был Николай Васильевич, его Александр Андреевич считал безусловно достойным этой высокой чести. «Гоголь — человек необыкновенный, имеющий высокий ум и верный взгляд на искусство… Чувства человеческие он изучил и наблюдал их, словом — человек самый интереснейший…», — писал Иванов своему отцу.

Гоголь обожал искусство Иванова и преклонялся перед его мужеством и аскетичной жизнью, Иванов принимал Гоголя, время от времени испрашивая его совета. В общем — они были друзьями, да и в Риме жили в пяти минутах ходьбы друг от Друга.

Вскоре Айвазовский был представлен Иванову и после недолгого общения получил приглашение встретиться как-нибудь в Риме, и может быть даже…

Уффици поражала своим собранием картин: Боттичелли,[124] Рафаэль, Гуго Ван дер Гус…[125] Айвазовский мог бы, наверное, остаться там навечно, но Гоголь и Иванов торопились в Рим, Ованеса же в Неаполе ждал Штернберг. Договорились встретиться в Риме, посидеть как-нибудь в облюбованном русскими кафе Греко, зайти в гости к Гоголю. Это ведь близко, Гоголь жил на улице Феличе (Счастливой[126]) в квартале, облюбованном художниками, в десяти минутах неспешной прогулки в приятной компании. Собственно, он и сам любил рисовать, занимаясь этим регулярно и с большой любовью: «Если бы я был художник, я бы изобразил особенного рода пейзаж. Какие деревья и ландшафты теперь пишут. Все ясно, разобрано, прочтено мастером, а зритель по складам за ним идет. Я бы сцепил дерево с деревом, перепутал ветви, выбросил свет, где никто не ожидает его, вот какие пейзажи надо писать!» — вспоминал о Гоголе его приятель П. В. Анненков в своих воспоминаниях «Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года».