Иван Сытин - Жизни для книги

Конечно, цензурное начальство забило тревогу и тотчас же конфисковало издание и в Москве и в Петербурге. Вместе с тем цензурное ведомство обратило внимание и на Н. А. Рубакина, как на редактора злополучной брошюры, но никаких последствий для Н. А. Рубакина это не имело, так как он выехал за границу.

Вместе с баронессой В. Икскуль пришел к нам и В. П. Вахтеров, инспектор народных училищ Смоленской губернии, а впоследствии инспектор Москвы. Первоначально он не имел прямого отношения к нашему делу и был лишь редактором книг, предложенных к изданию баронессой Икскуль. Но очень скоро он стал работать с нами, редактируя и наши издания, а затем стал близким человеком нашей фирмы и сделался даже нашим пайщиком.

Между прочим, будучи инспектором городских школ в Москве, он написал букварь и четыре книги для чтения. Эти издания печатались у нас в течение 15 лет и имели выдающийся успех. Букварь Вахтерова расходился ежегодно в количестве до миллиона экземпляров, а книги для чтения — каждая по 500 тысяч экземпляров в год. Из всех русских учебников книги Вахтерова были самыми распространенными.

Одновременно с В. П. Вахтеровым приступил к работе в нашей фирме и Н. В. Тулупов.

Товарищество решило прийти на помощь работникам библиотечного дела, организовав в 1896 году особое Отделение народно-школьных библиотек. Для организации этого Отделения и был приглашен Н. В. Тулупов. В задачи Отделения входило исполнение заказов на все вообще книги для народных библиотек, читален, сельских и городских школ всех наименований, городских публичных библиотек и земских книжных складов. Отделение также брало на себя составление списков книг и брошюр для народного чтения, выбор книг для наград учащимся и для раздачи на школьных праздниках. На первых же порах Н. В. Тулуповым был составлен и выпущен в свет особый каталог Отделения, разошедшийся в течение одного года в двух изданиях. Каталог заключал в себе правила, указания и узаконения, касавшиеся школьных и народных библиотек, и списки систематически подобранных книг для библиотек, стоимостью от 1 рубля до 500 рублей. На Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году каталог был премирован по учебному отделу дипломом первой степени.

Работая в Отделении, Н. В. Тулупов в то же время составлял свои учебники, книги для чтения и свой букварь, которые тоже печатались у нас и имели большой успех.

Законы о печати

 России не было законов о печати, а были только «временные правила».

Министры приходили и уходили, и почти после каждого из них оставались какие-нибудь сверхкомплектные скорпионы, ограничивающие права свободного слова.

Иностранец лишь с большим напряжением мог бы понять нашу концессионную систему, наши «предостережения», нашу 140-ю статью[63] и все капризы «богомольной русской дуры, нашей чопорной цензуры».

Не всякий полноправный гражданин мог выпускать в России периодические издания, а только тот, кто лично заслужил благоволение начальства. Поэтому, желая издавать газету или журнал, писатели искали прежде всего человека, которому правительство разрешило бы издание. Человеку, конечно, платили деньги, а он давал свое имя на обложку журнала. Чем популярнее был писатель, тем меньше шансов было у него попасть в редакторы своего журнала. И, наоборот, люди незаметные и не имеющие никакого отношения к литературе сравнительно легко получали разрешения.

— Кого вы взяли в редакторы вашего журнала? — спросили однажды Знаменитого русского писателя.

И писатель ответил:

— Мне повезло: я нашел чудесного капитана китобойного судна, и очень недорого…

Капитан китобойного судна мог быть редактором политического журнала, но писатель, журналист и политик не мог.

В той части, где я говорил о «Русском слове», читатель видел живую иллюстрацию к этой концессионной системе. Мне приходилось проходить через тысячи унижений и целыми годами кормить акул большой и малой воды, чтобы получить «благонадежного» издателя и «благонадежного» редактора моей же газеты.

Я был собственником «Русского слова», но не явным, а тайным. Это была собственность, которую надо было скрывать и которая не пользовалась защитой закона. Я не имел счастья найти капитана китобойного судна, но я искал и нашел «друга Победоносцева». За спиной этого чужого друга я должен был прятаться целые годы. И все-таки я никогда не был уверен в завтрашнем дне, потому что ни «друзья Победоносцева», ни капитаны китобойных судов не спасали печать от «предостережений».

Это знаменитое «предостережение» кошмаром висело над каждой печатной строкой. Совсем не нужно было совершать преступления посредством печатного слова — достаточно было просто не угодить или не понравиться, чтобы получить «предостережение» начальства.

Первое, второе и третье предостережения, а затем смерть газеты. Нужды нет, что вы истратили на газету миллион рублей и что она завоевала громадную аудиторию. Но если три раза вы «не понравились», то ваш труд и ваше имущество просто зачеркивались и объявлялись несуществующими. И притом без всякого суда.

Для конокрадов, карманных воров и убийц был суд — для печати его не было.

Казалось бы, при такой широте административных возможностей всякий министр мог бы чувствовать себя за чертой досягаемости: каких же еще гарантий можно было требовать для «незыблемости» власти.

Но русская практика создала еще знаменитую 140-ю статью закона, которая предоставляла право министру внутренних дел запрещать оглашение и обсуждение в печати «какого-либо вопроса государственной важности».

В руках министра это был такой емкий чемодан, в который можно было спрятать все что угодно.

Что такое государственная важность, и кто может определить ее меру? Важность может быть большая и маленькая, и при желании вопрос о выеденном яйце тоже можно считать государственно важным.

Случилось, что лошади понесли экипаж, в котором ехала супруга министра финансов Витте. Это важно или не важно? С точки зрения газет, это было не важно. Но с точки зрения министра внутренних дел это оказалось весьма важно, и русским газетам было запрещено касаться вопроса о лошадях г-на Витте.

Привычка к беззаконию и самодурству очень скоро привела к тому, что знаменитая 140-я статья превратилась как бы в «комитет взаимных одолжений» для министра и его личных знакомых и друзей. Все вопросы можно было считать «государственно важными» и не подлежащими ни оглашению, ни обсуждению в печати.

Вот, например, случайный перечень тех «запрещенных» вопросов, который сохранился у меня в памяти и которых не смела касаться русская периодическая печать: о растрате земских сумм в Калужской губернии, о «Крейцеровой сонате» Л. Н. Толстого, о дирекции императорских театров, о болезни председателя кабинета министров Бунге, о продаже капсюлей какого-то Матика и К°. К числу вопросов, запрещенных к оглашению по соображениям государственной важности, были отнесены также: сообщение о драке между генералом Розенкампфом и Свистуновым, о случае с помощницей надзирательницы лазарета Павловского института, о беспорядках в зубоврачебной школе Важинского, о положении дел в страховом обществе «Россиянин» и пр.